Ваш выход, княжна. Лариса Олеговна Шкатула

экономкой сделать; хозяйство вести, слугами командовать. Как человека верного. Куда там, отказалась! Сейчас у навроде экономки Миклош. Он и грамотный, и приказать, где надо, умеет, а мое место – у плиты- всегда могу отдохнуть, да и в помощь мне людей дают. Юличка частенько забегает, сам видел. Тебя застеснялась, ушла.

      Эти слова кухарки несколько поколебали прежнее убеждение Яна в том, что Юлия зла и бессердечна, а потому не заслуживает снисхождения в обращении с ней. Может, он зря так строго судит ее? Между тем Мария продолжала:

      – Пан Зигмунд, бывает, придёт, на табурет у плиты сядет и молчит. А то разговаривает со мной, и будто сам с собой советуется. Я, говорит, кормилица, хочу от людей добиться, чтобы подчинялись мне беспрекословно, чтобы моё желание было для них законом. А они дерзят, спорят и даже воюют со мной. Народ у нас и вправду, я тебе скажу, неблагодарный, для них чего ни делай – всё мало. Бог ведь так положил; хозяин – подчинись, все его указы выполняй!

      Мария протянула Яну кухонную тряпку, и они вдвоем сняли тяжелую кастрюлю с огня.

      – Говорят, вокруг замка мины расставлены, – прерывая её бесконечные славословия хозяевам, сказал, как бы между прочим, Ян.

      – Точно так, расставлены, – живо откликнулась Мария и понизила голос: – Я думаю, оттого, что бывший владелец замка в этих краях появился.

      – Разве его не расстреляли? – прикинулся незнающим Ян.

      – Пан Зигмунд говорил – расстреляли. А только время спустя собрались труп хоронить, а он исчез. Пан Зигмунд считает, что недострелили, а я думаю, этот граф Головин в привидение обратился, за их родом такое водится. Юлия днями сказывала, будто по замку привидение рыцаря Ольгерда бродит. Только я думаю, это он – расстрелянный граф. Своего убийцу ищет.

      – Значит, он думает, что убийца в замке живёт?

      – Кто знает, что он думает? Привидение – не живой человек.

      – За что же его расстреляли?

      Ян всерьез увлекся разговором с Марией, присел у кухонного стола, а та, довольная его неподдельным интересом, просто положила перед ним картошку и нож – мол, чисти! – и продолжала рассказывать:

      – Пан Зигмунд считает, будто граф – самый большой враг людей, потому как безбожник, злодей, разрушитель спокойствия. Таких людей с этой, как её, леворюцией, много развелось. Они так себя называют: большаки. Чем больше людей изведут, тем лучше. Голодом народ морят, иноземцам всё распродали, и хоть пан Зигмунд с немцами тоже знакомство водит, а недоволен, что большаки немцам земли за просто так отдали. Воевать не хотят. Боевого духа у них нет. Покойный граф вроде по русским частям ездил, уговаривал солдат не воевать. А ещё говорил, что всех богатых надо поубивать, а их добро отобрать и между всеми поделить.

      – Так разве он сам не был богатым?

      Кухарка от возмущения стукнула ножом по столу:

      – Свое богатство-то они, видать, проели, вот на чужое и зарились. Только я тебе скажу, мне такого добра не надо, если из-за него кого-то жизни лишили! Когда сам это добро не наживал, кровью-потом не поливал, то и ценить да беречь не станешь.