Письма из-под виселицы. Янина Хмель

депрессия», тридцатипятилетний Плотон уже три года находился здесь и три года страдал от бессонницы. Я тихо вошёл в палату. Плотон сидел без света в углу кровати и медленно покачивался взад-вперёд. Кто-то скажет, что это явные признаки безумия. А вот и нет: попробуйте вот так покачаться, когда вам очень плохо на душе, и вы поймёте, что эти действия облегчают страдания.

      Я присел на кровать.

      – Плотон, – очень важно обращаться к пациентам по имени, чтобы они не забывали его. Например, этот пациент называл себя «Плот Он» – раздельно и медленно. Но это было следствием протекания симптомов его заболевания. Для эндогенной депрессии характерны двигательная заторможенность и замедленная скорость мышления.

      Плотон медленно посмотрел в мою сторону, не прекращая качаться взад-вперёд.

      – Доооктор, душа болит, вот тут, – простонал он, похлопывая себя по груди.

      Для него душевная боль равноценна физическим страданиям. Он часто показывал, что тоска «сидит» у него за грудиной. При этом чётко отличал ощущение тоски от симптомов заболеваний внутренних органов, например, сердца. Как жаль, что не придумали лекарство от душевной боли. Для профилактики ему выдавали витамины. А я каждую ночь, когда дежурил, выдавал ему минимально вредное для его организма снотворное, чтобы он мог поспать.

      – Вот, возьми, друг. Немного полегчает, – я протянул ему одну таблетку.

      Плотон проглотил её, не запивая, и свернулся калачиком в том же углу кровати. И заснул.

      – Спа-сибо-дооок… – Несвязно в полудрёме пробормотал он.

      Я вышел из палаты, оставляя его наедине с мучившей душевной болью, ведь лекарства от неё так и не придумали.

      Боль своих пациентов я чувствовал остро, как свою родную. Сейчас нужно пойти перекурить, чтобы унять покалывание в области груди. Это покалывание было признаком сочувствия. Я вышел на веранду, закуривая сигарету.

      Следом вышла Инна, моя напарница по ночным дежурствам. Она тоже закурила.

      – Ночной обход? – Вежливой улыбкой поприветствовала меня она.

      Я кивнул.

      – Почему после семнадцатого ты всегда расстроенный? – Всех пациентов она называла по номерам их палат. Кроме Таи – девочку всегда звала по имени: пропиталась к ней материнскими чувствами. Своих детей у Инны не было и ей нужно было кому-то отдавать свою нерастраченную нежность.

      – Потому что каждый раз выдаю снотворное за таблетку от душевной боли, – выдохнул дым я.

      – Ох, устала повторять! – Фыркнула она, потушила окурок и закурила следующую сигарету: – Как ты перевёлся к нам, семнадцатый стал хотя бы изредка высыпаться. Иным способом пить снотворное он отказывался…

      – Да, знаю, но всё равно тяжело, что приходится врать.

      – Они не нужны своим родственникам. Вот даже жена семнадцатого уже как год не навещает его. Скажи мне, Сеня, отчего они все нужны тебе?

      Я сделал пару затяжек, прежде чем ответить ей.

      – Инн, – выдохнул вместе с дымом я, – а отчего тебе хочется заботиться о Тае? Она