Море. Валентин Костылев

Чья возьмет.

      – А ты думаешь – чья возьмет?

      Наступило молчание.

      – Бог каждому путь указует. Народа токмо жаль! Измучились люди. Война разорила.

      – Дай Бог нам терпенья!.. Страшно, коль подкосимся. Страшно. Пропадет Москва. Тяжко, брат, на душе, тяжко! Народ терпит… Ждет все… чего-то ждет…

      – Так уж Бог создал: у каждого званья своя мысля… И-их, Господи! Дождаться бы светлых деньков… Видать, так и умрем… Измучили мужика, уж и смерть не страшит его.

      Глава IV

      Царский постельничий, бравый молодчик Вешняков, обнажившись по пояс, стоял утром на дворцовом крыльце и усердно растирал себе снегом грудь, шею, руки, чтобы прийти в себя после вчерашнего.

      Всю ночь пировали большой пир у царя. Уйма выпитого, горы всего поедено, а теперь тяжесть в голове. Да и во всем теле противная какая-то ломота. Под утро разошлись. Еще не все и разошлись-то! Кое-кто и сдвинуться с места не смог, остался заночевать на царевом дворе.

      – Эй, ты, друг, где ты? – услыхал за своей спиной приветливый оклик Вешняков.

      Вздрогнул. Оглянулся. Тяжело грохая сапогами, кто-то спускается вниз по лестнице.

      – Ба! Малюта, чего не спишь?

      – Эй, брат! Позавидуешь тебе, – рассмеялся Малюта. – Дай-ка и я. – Перекрестившись, он снял с себя кафтан и рубаху. – Гоже, гоже!

      – Холодно! Зуб на зуб, Григорь Лукьяныч, не попадает… – бормотал Вешняков, напяливая на себя рубаху. – Видать, старость приходит…

      – Не лукавь, парень. Будешь лукавить – черт задавит… – погрозился на него пальцем Малюта, прищурив мутные с похмелья глаза.

      – Полно, Лукьяныч… Кабы я кривил душой – у царя-батюшки в слугах не был бы… Три десятка уже на свете прожил, немало…

      – Оно так. Ну ладно, иди, иди, не остынь мотри, застудиться недолго…

      Громко отдуваясь, начал растирать себя снегом бородатый, лобастый Малюта. Его волосатое, веснушчатое тело стало красным, могучие скулы вздулись от напряжения. Сложения он был крепкого – невысок ростом, плотный, плечистый. Лицо скуластое, монгольское: при улыбке серые глаза, прикрытые чуть заметными ресницами, скрывались в складках кожи; в едва заметных щелках остро чернели зрачки.

      Малюта имел привычку при разговоре втягивать шею в плечи, в то же время подаваясь лицом вперед, словно обнюхивая воздух.

      На царев двор въехали дровни, окруженные всадниками, во главе которых гарцевали Василий и Григорий Грязные.

      Проворным движением Малюта надел рубаху, накинул кафтан, поспешно заглянул в сани.

      – Ба! Василий! Кого это тебе Господь Бог послал?

      Грязной важно, сверху вниз взглянул на Малюту, усмехнулся:

      – Орел мух не ловит. Везу царю знатный подарок.

      Малюта с любопытством осмотрел со всех сторон дюжего детину, старавшегося укрыть лицо в тулупе. Виден был только длинный красный нос.

      – Гляди, сколь сух и нелеп.

      – Не человек, а колокольня.

      – Сказывай, кто?

      – Ладно, узнаешь… Иноземец… Тайное дело… государево.

      – Веди покудова в подклеть… Там тепло…