Море. Валентин Костылев

подавил охватившие его чувства и, молча выслушав жену, вышел из опочивальни. Надо было видеться с Курбским. То было сегодня в полдень.

      Царь чувствовал себя теперь провинившимся перед царицей.

      – Прости! – прошептал он, припав губами к ее теплой пышной груди. – Мария! Бог послал мне тебя, чтоб успокоить мою душу… Ты – дар пресветлый… небесный подарок царю… Бог видит мои страдания.

      Царица открыла глаза, погладила его по голове, прошептала:

      – Не говори о Боге. Ложись!.. Сокол мой… Жду тебя!

      Крепко поцеловала его в щеку.

      – Ты царь? Ты мой… Зачем ушел? Зачем обидел? Худо так! Скушно мне.

      – Посольский приказ… Литва… Дьяки уезжают… – оправдываясь, ласково произнес он, зная, что царица ненавидит Курбского, а потому и не поминая его имени.

      – Не надо никого!.. Прогони их всех. Ну их! Ты, ты один!.. Ты – мой! Останься!..

      – Останусь! – с кроткой решимостью в голосе сказал Иван Васильевич. – Злая ты, Мария. Злая! – рассмеялся он, готовясь ко сну. – И чудная! Тебе не к лицу тяжелые мантии царицы. Кошка!..

      – Зачем обижаешь?

      – Не обижаю, государыня!.. Нет. Русский царь взял тебя в царицы, ибо достойнее не нашел украшения своему трону…

      И в ту минуту, когда он прильнул к ее груди, вдруг в голову ударило: «Анастасия!»

      Невольный вздох, вырвавшийся у него, смутил Марию:

      – Государь! Вздыхаешь?!

      Прошептав молитву, Иван Васильевич лег в постель.

      – Нет, ты не злая! – дрожа всем телом, сказал он. – Мои вороги, неверники, клевещут на тебя… В ту ночь, завтра, ты пошлешь в чарках вино нашим сторожам, которые оберегают нас… возьмешь лукошко с зерном и станешь с крыльца кормить голубей… На паперти, в соборе, оделяй нищих лептою из своей казны… Таков наш обычай.

      – Ну их всех!.. – крепко прижавшись к мужу, по-мальчишески крикнула Мария. – Не хочу их!.. Одного… тебя одного хочу… Забудь все! Люби меня, одну меня!

      Она обвила руками шею царя и с силою притянула его лицо к себе.

      – Задушишь! – прошептал Иван Васильевич, покрывая ее лицо поцелуями.

* * *

      А караульные стрельцы и не чуяли, что за ними следил сам царь.

      – Гляди, штой-то там! Будто дрова развалились?.. – указал копьем в сторону дровяника один из них.

      – Так то и было, – лениво зевнув, ответил другой.

      – Кто же то сделал? – сердито спросил третий.

      – Эх ты, дурило!.. Вот разобью тебе рыло, да и скажу, што так было… – рассердился его товарищ.

      – Буде. Угомонись!

      – Ну а чего ж ты пристал? Чай, мы с тобой дров у царя не воровали…

      – На нашей душе греха нет. То верно.

      – Спаси Бог! Мы с тобой не бояре. Нам бегать от царя неча. Слыхал?

      – Не. А што?

      – Будто Сильвестра-попа из монастыря дальше угнали.

      – Куды?

      – Закудыкал! На Студеное море… в Соловки… Бояре, слыхать, того более осерчали… К королю бегут…

      – Бедняки мы, братец, с