Русские бабы. Елена Крюкова

а оно живое! Пустота вокруг. А оно, как планета, крутится. Летит в космосе. Чудо или чудачество? Кто его знает. А что в нём творится? Околесица куролесится. А вот держится. Ни на чём. Поёт. Это веретено в космосе крутится. Потому, что и жизнь сама невероятна как явление космическое.

      «Был ураган. И бабушка летела…»

      Был ураган. И бабушка летела,

      как бабочка летит через поля.

      Её крутило в небе и вертело.

      «Ой, батюшки, неужто это я?»

      Платок цветастый ситцевый трепало

      и космы облаков над головой.

      «Не потерять бы новые чувяки,

      рублёвые, с опушкой меховой».

      Зачем она, во сне ль моём возникла,

      Явилась в неустроенность, бардак?..

      И к облаку привязанная нитка

      не сдерживала воздуха атак.

      Внизу, как щепки, плыли сухогрузы

      в стремнине, отливавшей синевой.

      И видно было белые рейтузы.

      «Ах, Боже мой, сыночки, Боже мой».

      Сама себя порочила – разиня!

      Народ её историю трепал,

      что разные широкие резинки

      сверкнули на коричневых чулках.

      Да если б титул ангельский, вселенский

      да крылья, как у птицы, за спиной.

      Она ж летела так по-деревенски,

      нелепо, над Семёновой горой.

      С округлою хозяйственною сумкой,

      где пачка чая, сахар да батон.

      А сколько было хохота и шума,

      и злыдней, и зевак со всех сторон…

      «Наверно, это бабушка к погоде!

      К дождю и снегу! К повышенью цен!»

      «Приметы есть, что мор пойдёт в народе,

      хотя не сообщал Гидрометцентр!»

      Я бабушке протягиваю руку

      в небесный безоглядный окоём.

      Ты, бабушка, держись за жизнь, за сумку.

      Авось всё сон, авось не пропадём.

      «Кошка – это сфинкс садовый…»

      Кошка – это сфинкс садовый.

      Занята спонтанным делом —

      спит, привязанная к дому

      шерстяным кошачьим телом.

      Или смотрит, не мигая,

      как плывёт по небу мимо

      скумбрии святая стая,

      язь, архангелом хранимый.

      Видит всплески волновые

      и себя над белой чайкой.

      И медуз в сети печальной,

      на пути к печам Аида.

      А потом идёт к коленкам,

      чтобы притчу промурлыкать,

      как же сладко в мире пенном,

      где ей чайка ловит рыбок.

      «Жизнь истончилась до толики…»

      Жизнь истончилась до толики.

      Полон грехов орех.

      Я ж подаю алкоголикам.

      Вижу – им хуже всех.

      Не без амвона со свечками,

      злата на куполах —

      без тепла человечьего

      бытность вся порвалась.

      Вижу – с тщедушной