Игры богов. Александр Золотько

залиты кровью – своей и человеческой.

      Ее тут вообще было много, крови. Крови псов и людей. Кровь уже запекалась, застывая на оружии, на скрюченных пальцах, на лицах, на подернутых пылью глазах, на лицах и оскаленных мордах.

      «Здесь была битва», – подумал он. И даже не обрадовался, что вспомнил еще одно слово. Новое слово. Битва…

      Сотня людей… Среди них были женщины и дети, но все они сжимали в руках оружие. «Больше сотни», – подумал он.

      И еще подумал, что давно не видел живых людей. То есть… Не только живых, но и мертвые тела ЖИВЫХ людей. Он помотал головой. Хорошо еще, что не нужно этого объяснять никому. Что не нужно рассказывать, что ТАМ просто не могло быть никого ЖИВОГО.

      Расселина тут была значительно шире, и стены ее поднимались кверху, туда, где…

      Он замер. За все время своих попыток он так ни разу и не смог посмотреть на небо. Да его, наверное, и не было видно там, в самом начале каменной раны. А здесь…

      Небо было голубым. Настолько голубым, что он даже зажмурился. Он помнил, что небо должно быть голубым, но вот что оно настолько голубое…

      У него даже закружилась голова.

      Он вспомнил. Он вспомнил все. Он вспомнил, и ему даже стало страшно.

      Он не мог выйти из Бездны. Не мог. Все было так устроено, что никто – ни он, ни кто-нибудь другой, более могущественный и сильный, – не смог бы выбраться, увидеть голубое небо, ощутить запахи, почувствовать лицом прикосновение ветра.

      А он вышел. Смог. И псы…

      Он оглянулся. Сотня людей, которые случайно оказались тут именно в тот момент, когда он прошел пятерых первых псов. Сотня жизней, которые были обменены на жизни…

      А сколько всего было Псов Бездны? Он вспомнил, что их называли именно так – Псы Бездны. Их так называли, но не помнил сейчас, сколько зверей охраняет выход из Бездны.

      Сколько их?

      Он оглянулся, пытаясь сосчитать.

      – Двадцать.

      Он удивленно обернулся в ту сторону, откуда донесся голос.

      – Их было двадцать, – сказал тот же голос. – На почти сотню этих чокнутых. Один к пяти. Я думал, что будет значительно хуже.

      На краю Расселины, на самом ее краешке, там, где на фоне неба уж была видна трава, стоял парень. Живой. И он разговаривал. И улыбался. И поправил волосы, которые разлохматил налетевший вдруг ветер. И обращался к нему.

      – Двадцать штук Адских псов, – сказал парень. – Я думал, что их меньше. Но все говорили, что должны они быть трехголовыми, со змеями вместо хвостов. Тебя, кстати, как зовут?

      Парень говорил на понятном языке, только как-то странно, менее певуче, чем привык Бродяга.

      – Бродягой меня зовут, – сказал Бродяга и удивился, что не разучился говорить.

      И еще Бродяга удивился тому, что не разучился врать. Его никогда не звали Бродягой. Он даже сам себя никогда не звал Бродягой. До этого момента.

      – Интересное имя, – сказал парень. – Редкое.

      – Его что, занесли в список запретных имен? – спросил Бродяга.

      – Куда? – переспросил парень.

      Бродяга