Василий Шуйский, всея Руси самодержец. Владислав Бахревский

с престола свергнет его родной сын. Кронус и давай всех своих деток – а их ему рожали изобильно – в рот пихать.

      – Ел, что ли? – удивилась царица.

      – Пожирал.

      – При чем тут Иван Васильевич? – Анна в ужасе задохнулась. – Не клевещи! Или погибели нам, несчастным изгнанницам, ищешь?

      – Я не клевещу, – пожал плечами Годунов, отсыпая семечек служанке. – Государь про Кронуса много раз сказывал. Наложниц у Ивана Васильевича перебывало не меньше, чем у Соломона. И всех детей, дабы не вышло потом смуты, приказано умерщвлять. Так что благодари Бога за свое неплодство. Твое дитя тоже бы убили, ты невенчанная.

      Царица побледнела, закрыла глаза.

      – Будешь? – Годунов предложил семечек Василию Ивановичу.

      Тот убрал руки с колен.

      – А я люблю пощелкать.

      – Вы хотели сказок, так мою послушайте, – сказала царица, не открывая глаз, и бледность ее сделалась еще белее. – Некий человек, юноша, удалой воин, наехал в чистом поле на свою смерть. Вид ее был страшен, у нее были меч, коса, серп, ножи, пилы, топоры. Всякое, что пригодно для злодейства.

      Юноша испугался, но сказал:

      – Не боюсь тебя, грозного твоего вида, жестоких твоих орудий!

      – Как так? – удивилась смерть. – Меня боится все живое. Передо мной трепещут цари, воеводы, священники.

      – Пошла прочь! – сказал юноша. – А будешь передо мной вертеться – рассеку тебя моим мечом. Пошла! В тебе нет никакой удали, один страх.

      Смерть так ответила храбрецу:

      – Я не сильна, не хороша, не пригожа, но от Адама и до сегодняшнего дня не было удальца, который бы осмелился сразиться со мною. Самсон был тысячекратно тебя сильнее, желал иметь кольцо в земле, чтоб весь белый свет поворотить, но покорился мне. Александр Македонский был царем всему подсолнечному миру, а я взяла его, как беру одиноких, убогих. Царь Давид – среди пророков пророк, но и тот не спасся, не спаслись от меня мудростью царь Соломон и Акир Премудрый.

      Много плакал юноша, просил отпустить его хоть на день, хоть на единый час. Нет, не пощадила.

      И крикнул он ей, погибая:

      – О немилосердная злодейка!

      Подсекла его косою смерть, раздробила ему жестокими орудиями все косточки, все жилочки. Но, отлетая на небо, поглядел юноша на тело свое, и показалось оно ему, столь прежде любимое, – падалью.

      Царица умолкла.

      – Я читал эту повесть, – сказал Василий Иванович.

      – Никогда! Никогда не отрешусь я от моего, данного мне Господом тела, от моего образа, от любви, пребывающей в душе моей! – Царица говорила, сверкая глазами на Годунова, надеялась: передаст наушник царский своему господину.

      Годунов хмыкнул, высыпал из ладони семечки на голову служанке и вдруг схватил ее за бедра:

      – А ведь это в тебе брякает да звенит.

      Задрал юбку, запустил обе руки между ногами, снял со своего пояса нож и, хохоча, срезал увесистый кожаный мешочек, набитый деньгами.

      – Ишь где пристроила!

      Поглядел наглыми глазами на царицу. Сделал к ней движение, а может, это только так показалось Василию Ивановичу.

      – Не