Василий Шуйский, всея Руси самодержец. Владислав Бахревский

зверь прочь бежит, как от чумы.

      Поехали в пойму, где были старицы*, а в старицах – утки, гуси, лебеди.

      Первым пустили белого как снег кречета. Его с Печоры привезли.

      Радуясь свободе, небу, солнцу, кречет круг за кругом взмывал с высоты на высоту, изумляя даже сокольников.

      – Да где он? – волновался Иван Васильевич. – Шуйский, где он?

      Василий Иванович раз-другой указал, а потом потерял его из виду: глаза слезой залило.

      – Э-э! – махнул рукой на князя государь. – Где тебе углядеть! Глазки-то, как таракашки. Пушкин! Показывай!

      – Падает, государь!

      – Вижу! – закричал в восторге Иван Васильевич.

      На кого напал кречет, понять было невозможно, но от птицы только пух полетел. А кречет не пожелал снизойти со своих высот, снова сделал с дюжину ставок и вдруг пал с неба, заразил у самой воды изумрудного селезня.

      Пускали потом челигов*, декомытов, но более всех запомнился лет и удар печорского бойца.

      – Птицы у меня – охотники на загляденье, – сказал Иван Васильевич свите, – а вот много ли вы стоите?

      Пустили голубей. Придворные принялись в очередь пускать стрелы. Многие мазали, но иные попадали. Превзошел же всех Богдан Бельский*: три стрелы – три птицы.

      – Голуби как куры, – сказал Грозный. – И велики, и летают, подставляясь стреле. Ну-ка, добудьте малую, быструю птаху. Вон как трясогузки пырхают!

      Гневош Извеков попал в трясогузку с четвертой стрелы, Татищев с третьей.

      – Ну а ты, герой? – обратился Иван Васильевич к Бельскому и глянул на Шуйского. – Князь Василий, ты же у меня хранитель большого саадака, лучник из лучников, что же ты-то не стреляешь, не веселишь меня?

      Все воззрились на Василия Ивановича с усмешечками: первый лучник выглядел подслеповатым.

      – Изволь, великий государь, – сказал Шуйский, принимая от Баима Воейкова лук и стрелу.

      Тут крикнул Бельский:

      – Государь, на твое и мое счастье! – Тетива фыркнула, перышки на стреле свистнули, и птичка, летевшая высоко и быстро, остановилась в небе. И когда она остановилась, пронзенная стрелой Бельского, ее вдруг подбросило еще раз, и на землю она принесла две стрелы.

      Все удивились и наконец догадались поглядеть на князя Шуйского.

      – Ты стрелял?! – изумился Иван Васильевич. Князь показал, что лук у него без стрелы. – А еще можешь?

      – Баим, дай две стрелы! – попросил Василий Иванович.

      Зрители затаились, ожидая птички.

      – Летит! – крикнул Грозный.

      Посвист, еще посвист, и вот уже птица на земле, убитая дважды.

      – Вот кто у меня большой саадак носит! – зыркнул глазами Иван Васильевич на насмешников. – Тебе и полк не грех пожаловать, князь Шуйский.

      На радостях, что охота удалась, государь устроил веселый пир. Поднес на пиру серебряную чару сокольничему Бобрищеву-Пушкину за белого дивного кречета. Богдан Бельский, который смотрел за царским шеломом, получил в дар серебряный кубок, а князь Василий Иванович Шуйский – кубок из оникса, оправленный в позлащенное