Каждый охотник (сборник). Сергей Малицкий

губах, вроде и не женщина перед тобой.

      Рыжий много умных вещей говорил. Подзывал иногда меня, вытягивал ноги с больными коленями и говорил:

      – А ну-ка, заберись, улыбчивый, наверх да зажги лампу. Вечереет. А я тебе что-нибудь умное расскажу.

      Я, конечно, поднимался. Двести ступеней, что мне это тогда было? А когда Рыжий умер, радовался, что отсчитывать их больше не придется. А то ведь был бы теперь как Марк, без единой капли жира.

      И такой же тусклый.

      А разве я теперь не тусклый?

      Маша сказала…

      В окно сказала, когда я уже вышел на улицу.

      Слетел со ступеней. Не носом вниз, а как бы ни наоборот. Словно крылья выросли за спиной.

      В окно сказала:

      – Пока.

      Нет, я, конечно, и по собственному разумению всегда балансировал между дураком и придурком. Лидкиных желаний так и вовсе никогда не угадывал, как ни пытался. А тут понял сразу.

      – Пока.

      Четыре буквы. Зачем эти четыре буквы, когда уже и попрощались наверху, и еще раз попрощались, и уже условились о другой встрече, и опять едва не упали на диван? А затем, что все.

      В смысле «Пока».

      – Ты многого хочешь, – сказал Рыжий. – А кто многого хочет, тот мало получает.

      – А кто хочет малого, тот не получает ничего, – смеялся я тогда.

      – Нет, парень, – качал головой Рыжий и гладил колени. – Это уж как кому повезет. Внутри, ты, конечно, можешь мечтать о разном. Но уж если глазки открыл, тогда довольствуйся. Понимаешь?

      – Нет, – почти всегда отвечал я Рыжему.

      – Довольствоваться – это, значит, получать удовольствие, – смеялся Рыжий. – А если ты довольствоваться не хочешь, тогда нечего и на удовольствие рассчитывать.

35

      – Эй! – слышу я голос Кузи Щербатого.

      Голос, а за ним характерный бульк.

      – Эй, – тужится Кузя. – Спишь, что ли? Тростник еще нужен? А то я мигом. Да, улыбчивый, ты не знаешь, что можно съесть от изжоги? У меня на стальные шарики какая-то странная изжога образовалась…

36

      Улыбчивый. Я трогаю собственное лицо и не нахожу улыбки. Берусь за весла и загребаю не к лачуге Сереги, а к маяку, к пляжу. Там что-то белеет. Ну, точно, опять кто-то из девчонок оставил полотенце. Но моторки нет. Значит, Лидка еще не вернулась. Интересно, что она купила? И скажет хоть что-то? Раньше я все пытался разговорить ее, но всякий раз это заканчивалось скандалом, руганью. Самым лучшим оказалось твердить про себя, что она молодец, что она тащит семью, что женщина всегда в проигрыше, потому что все мужики козлы, и я тоже, конечно же, козел, так что бодать можно только самого себя, да и вообще…

37

      Я чалю лодку к песку, выхожу на берег.

      Полотенце висит на воткнутом в песок суку. Под ним бумажка. На ней выведено рукой Жанны:

      «Папка и мамка. Мы с Марком поехали кататься на моторке и купаться