Старый дом. Катерина Картуш

стыду должен признаться, что эту самую приправку Людвига взяла у меня…

      – Дядя! – в сердцах воскликнула Липа, с ужасом глядя на доктора. – Как ты мог?!

      – Лишняя денюшка была мне очень кстати. Однако вместо клещевины я передал ей истертый корешок женьшеня. Но я и ведать не ведал, что она Христинке такое ярмо на шею повесит. Оговорила себя мамка твоя, Егорша. Смею предположить, что, как человек чувствительный и совестливый, особливо на фоне семейной трагедии, она, так сказать, глубоко раскаялась в содеянном. Следователь ко мне приходил, опроверг я ее показания, да и баронесса от своего злого умысла легко открестилась – якобы рассудком Христина Рюриковна помутилась на каторге-то. Вот так вот, племяшка.

      – Так что ж ты тогда жилы из меня тянешь, старый хрен? – не поднимая головы, глухо простонал Егор.

      – Так ведь просто к слову пришлось… – ответил доктор, и, чуть помедлив, спросил осторожно: – Ты вот про собачку вспомнил… разве Игнат ничего тебе не говорил?

      – О чем вы, дядя? – заинтересовалась Алимпия, осторожно присаживаясь рядом с притихшим молодцем.

      – О Пушке… точнее…

      – Ошейник… – отозвался Егор, – … не отец – мать сказала, – горькая насмешка мелькнула в глубине потемневшего взора.

      «Какие все-таки красивые у него глаза!» – подумала Липа, припадая безвольной головой к его плечу.

      – Эй, барышня! – сквозь звенящий гул разобрала растерянный голос Егора. – Вот ведь какая слабая! Эй, Натаныч! Давай сюда свою вонючку! Пора девку будить!

      – Чтоб второй раз за день обмороки случались?! – подивился доктор, поднося к девичьему носику смоченную нашатырем ватку. – Если ж только … – и, хлопнув себя по морщинистому лбу, тихонько рассмеялся. – Ну, девонька! Ну, шустра! Видать, гормоны играют. Так что там с ошейником? – спросил, будто невзначай, между манипуляциями. – Что Христинка-то сказала?

      – Сказала, что найдешь мертвую собаку – найдешь счастье, – ответил Егор.

      Подняв на руки Алимпию, он бережно положил ее на диван. Взглянув искоса на доктора, обошел стол. Словно не замечая следящего за ним взгляда, уселся в кресло.

      – И все? – отвел глаза Карл Натанович. Приподнял худую девичью руку, принялся считать пульс.

      – Нет, не все. Еще сказала, что живой пес счастье не отдаст, а с мертвого сам возьмешь. Я еще подумал, может шкура у Пушка какая ценная… это потом понял, что про ошейник разговор был. Покажешь, где спрятал?

      – Отчего ж не показать, – отпустил руку, обернулся к Егору, – ты как раз и сидишь на нем.

      Поерзав на кресле пару минут, Кравцов озадаченно нахмурил брови. Рука сама полезла в сапог за припрятанной финкой. Но в последнюю секунду передумал. Поднялся, перевернул кресло вверх тормашками, с интересом осмотрел днище. Расположившись в центре комнаты, обхватил правой рукой переднюю ножку, дернул.

      – Эй, потише, медведик! – вскинулась с дивана бледная Алимпия. – Открутить не пробовал? Дядя, вы в порядке?

      – Да-да,