Сделай ставку и беги. Семён Данилюк

Жанка говорила, что мать у него одиночка. Вроде фабричная ткачиха, – с усилием припомнил Иван.

      – Тем более дождусь, – отчего-то обрадовалась Лидия. – Да и куда по ночи?

      – Тогда давай прощаться. Засветился я в вашем захолустье. Пора когти рвать, пока и впрямь не отловили.

      Приветственно махнув лапой, Иван шагнул в темноту, в сторону моста через железную дорогу, за которой собственно и начинался старинный город Тверь, унизительно переименованный в безликий Калинин.

* * *

      Глубокой ночью на кольце трамвая, откинувшись на витой скамейке, в одиночестве сидел полнотелый молодой мужчина в тянучках и тапочках на босу ногу. Рядом стояла опечатанная бутылка водки.

      Усмотревший в этом намек судьбы, Иван подошел. Мужчина приоткрыл глаза, оглядел неизвестного.

      – Чего здесь? – строго спросил Иван.

      – С женой поругался.

      – На хрена?

      – «Стенку» румынскую требует. У нас и без того новая. Так ей, видишь ли, непременно импортную подавай.

      – Зачем?

      – Прорва, – исчерпывающе объяснил сидящий.

      – Это бывает. Тогда почему целая? – Иван мотнул подбородком на бутылку.

      – Не пьется одному. Привычки нет.

      Босоногий вопросительно поглядел на нового знакомца.

      – Да уж выручу. Не бросать же в беде, – Иван поднял с земли бутылку, ловко свернул пробку. Повертел головой.

      – Стакан не захватил, – мужчина сокрушенно пожал плечами.

      – Тогда из горла! – Иван раскрутил бутылку и, к восхищению босоногого, единым махом осушил треть. Протянул:

      – Давай. Как говаривал мой кубанский корешок Витька Рахманин, ломани, пока при памяти. Ты сам-то вообще кто?

      – Я-то? – босоногий сделал неопределенный жест куда-то вверх, усмехнулся, видимо, сопоставив свое положение с тем видом, в каком находился сейчас, и молча потянулся к бутылке.

      Минут через пятнадцать, непривычный к выпивке из горлышка, да еще без закуски, он сильно опьянел. Иван отошел отлить за угол, а когда вышел вновь, то возле скамейки стоял милицейский УАЗик, и двое милиционеров, сопя и матерясь, затискивали внутрь машины отчаянно отбивающегося незнакомца.

      – Я ничего не нарушил! – протрезвевшим от страха голосом, кричал тот, упираясь. – Говорю вам, я – из обкома комсомола! Балахнин моя фамилия! Можете позвонить, проверить! Это произвол! Завтра же всех повыгоняют к чертовой матери.

      При этой угрозе стоящий поодаль старший наряда – сержант – зловеще ухмыльнулся.

      Какой армейский сержант не мечтает стать генералом? Какой милицейский сержант себя генералом не ощущает? А генералы – народ гордый. Если, конечно, не против маршалов.

      – Вот чтоб не повыгоняли, мы тебя в вытрезвиловку и доставим, – с усмешкой процедил он.

      – Да я ж не пил почти! Ребята! Вот мой дом, – услышав про страшный вытрезвитель, Балахнин с удвоенной силой уперся в проёме. – Ну, поднимитесь, я документы покажу! Жена же волнуется, дети! Что ж вы, как нелюди!

      Выкрикнув последнюю фразу, Балахнин извернулся и увидел стоящего на углу собутыльника. Встрепенулся, собираясь, видно, обратить