Ханморская Древучесть. Анна Гутиева

она разочарованно и спряталась под белые пряди подальше от въедливого плюхеля.

      Он всасывал в омуты глаз все, на что смотрел. В нем уже были деревья, огоньки, потерянные вещи, грибода, она сама. Весь мир плескался в его синеве.

      – Ты всасываешь, – сказала ему Душаня.

      – Что?!

      – Все. Все вокруг. Будто без тебя тут ничего не существует.

      – Звучит жутко. Прости, – с улыбкой развел руками плюхель. – Я не нарочно. Мне просто интересно.

      Помолчали. Неловко как-то.

      – Не бурли, ладно. Давай мириться, – он протянул руку.

      Что ж так стеснительно вдруг стало? Душаня с глубочайшим интересом стала разглядывать обломанный зонтик. Дружелюбная рука не убиралась. Душаня, глядя в сторону, выпалила на одном дыхании:

      – Уже помирились. Так где, ты говоришь, эта Волнушка?

      Плюхель покачал головой и пошел в дебри, к Волнушке, порой оглядываясь на древоку. Она плелась следом, посматривая на прямую, уверенную спину нового знакомого, успевая вовремя делать вид, что интересуется разбросанными вещицами, когда он поворачивался к ней. Ей было неудобно. Душаня чувствовала себя ужасно лохматой и грязной из-за черных закорючек: она нервно смахнула узоры на коже. Бесполезно. И откуда берутся такие гладкие мальчишки?

      Они шли и шли через великую барахолку Беспамятного леса. Здесь была масса вещей, которым они даже и применения придумать не могли, такими древними те были.

      – Мы пришли, – сказал плюхель, когда они остановились перед громоздким пузатым шифоньером.

      На отполированных дверцах болтались ручки в виде листьев. Плюхель открыл дверцу шкафа и залез внутрь, утягивая за собой и древоку.

      Душаня остановилась на пороге и жадно разглядывала бедламовскую внутренность шкафа. «Как уютно», – решила она, забираясь в шкаф.

      Стены были оклеены разноцветными кусками обоев, составлявшими очень красивые переходы от цвета к цвету. То тут, то там с потолка свисали тюли и занавеси из шишек, блестящих штуковин и прозрачных тканей. На потолке впритык держались многочисленные люстры, лампы, среди них и потолка не было видно. Светили из них только несколько штук. И повсюду висели и стояли часы: на разнокалиберных столиках, затерянных среди занавесей, на стенах, высокие маятниковые по углам, мелкие будильнички на большущем прилавке, заставленном закрытыми тарелками и блюдами. Туда и направился решительно плюхель. Душаня потопталась у порога и неуверенно двинулась следом.

      Огромная шляпа Волнушки с налипшими травинками и листьями беспрестанно колыхалась, пока хозяйка шкафа разглядывала потревоживших ее гостей.

      – Неужто опять есть собрался? – спросила она, заламывая руки, по самые плечи унизанные браслетами.

      – Мы еще не завтракали, не говоря уже об обеде, – напрягся плюхель.

      – Ты, между прочим, ел вчера, – распахнула глаза Волнушка и начала лихорадочно переставлять на прилавке треснувшие блюдца.

      – А она – нет.

      Плюхель обнял за плечи древоку, выставил ее впереди