Мы кому-то нужны. Артем Северский

сказал себе Варлам. – Сказки бабкины». Снова повернулся лицом вперёд и зашагал против ветра. Трудно было идти, но чем сильнее оказывалось сопротивление, тем яростнее становился и его собственный напор. По правде, и не думал Варлам о соседях, хотя, попроси кто сейчас о помощи, не отказал бы; не думал, был уверен, что все уже за рекой, просто больше не мог оставаться в доме, где мёртвый брат лежал. Душно было там, безнадежно. Крыша словно давила, тьма в углах, к вечеру всё более тревожная, наводила на разные мысли, рождала в голове его неудобные образы, с которыми он не знал, что делать. Хотелось как-то выскрести их, выдавить, вытолкать вон. Не выходило. Вспоминал Варлам то, о чём уже, казалось, навсегда забыл. Детство их с Витькой, юность, работу в колхозе, женитьбу брата и то, как за неделю до свадьбы отказала ему собственная невеста. Сильным был тот удар, Варлам обозлился, сказав себе, что больше никто не сделает с ним того же. Хотя молодость брала своё – ходил он потом, остынув, за одной библиотекаршей из села, но когда дело докатилось до серьёзных разговоров – хотела она замуж и точка, – Варлам сдал назад. Хорошо видел он, как живется Витьке-дураку с женой, как друзья-приятели со своими благоверными воюют и света белого не видят, скованные по рукам и ногам; и вообще всё в семейной жизни казалось не так и не этак, неверно; а как? – никто до сих пор не знает. Тогда вопрос, ему-то зачем такая напасть? А смеются и дразнятся, так это от небольшого ума. Ему свою судьбу выбирать, свою жизнь проживать, и никого не касается, хочет он бобылем быть или нет. «Время рассудит», – думал он. И рассудило. До сих пор Варлам сам себе хозяин. Брату и невестке, конечно, помогал, но птицей считал себя вольной. Что ему? Возьмет и рванёт за реку, начнёт новую жизнь. Не старик ещё глубокий, пороху в пороховницах наскребёт, тут главное с духом собраться. Друзья женатые – кто умер уже, кто развёлся, кто уехал далеко, кто за реку перебрался и там неплохо устроился. Варлама звали – не пошёл. Перешагнув однажды некий возрастной рубеж, стал вдруг по-другому смотреть на всё. Не бурлила кровь больше, по утрам вставать стало трудно. Мало чего хотелось, пожалуй, только тишины и стабильности. Здесь его и брата дом, в Афонино. Пускай неказиста деревенька, на краю света, пусть даже умирает – да разве новость? – но это родное, не бросишь. Неизвестно ещё, что там за рекой, может, пустота и никого нет, только миражи.

      Шагая через бурю, Варлам чувствовал нарастающую в груди глухую тяжесть, такую, что выть хотелось. В последние годы бывало такое. Прихватит что-то, невидимой рукой точно за шкирку возьмет и от этого боль по всему телу; не физическая боль, но та, что в сердце, ещё сильнее. И появляется в голове противный голосок. Всё могло быть иначе, говорит он. Сверни ты на нужную развилку тогда, сейчас не был бы как пёс – один. Вот и брата уже нет. Теперь что? Куда вернёшься? Пустой дом у тебя остался. Ни жены, ни детей. Кореш твой закадычный два года как в могиле, последний был. Больше нет. Пустой ты. Никчёмный. На луну теперь только выть осталось.

      Варлам сплюнул, наступил в рытвину, полную