Белая лилия. Елена Виг

была гипотеза? – поинтересовалась Лили.

      – Была гипотеза, что вы из тех, кому это не может понравиться по определению.

      – Имеете в виду национальность?

      – Национальность? Нет, конечно же, нет! Про это я даже не подумал. А вы еврейка?

      – Не знаю, как ответить на этот вопрос. Из португальских евреев, насильно крещенных еще в шестнадцатом веке. Но если рассматривать меня в контексте расовой теории Гитлера, то да, еврейка. Для вас это проблема? – сказала она, с некоторым вызовом посмотрев на собеседника.

      – Упаси боже, Лили, конечно же, нет. Я русский интеллигент, нам эти чувства не присущи.

      – Вы русский?

      – Да, почему вас это удивляет?

      – Ваш французский идеален.

      – Так же, как и английский, немецкий, эстонский.

      – Эстонский? Я, простите, даже не очень знаю, где это, и какой там язык.

      – Маленькая страна на берегу Балтийского моря. Когда-то была частью Российской империи, которая, в свою очередь, отвоевала ее у Швеции в восемнадцатом веке. После революции получила независимость, а язык похож на финский, во всяком случае, относится к той же группе.

      – Исчерпывающе! – восхитилась Лили. – Вы уже были в советском павильоне? Что вы об этом думаете как русский?

      – А вы – как француженка?

      – Там красиво! И очень, – она некоторое время подыскивала нужное слово, – очень богато. Я впечатлена, если честно.

      – Если на вас это произвело впечатление, значит, цель достигнута.

      – Вы хотите сказать, что все это не правда?

      – Я тоже там был, и все пытался понять, чему там можно верить.

      – И как? Поняли?

      – Все, что там представлено – это факты: красивое метро, мощные самолеты, трактора, карта индустриализации. А вот интересно, о чем они умолчали. У меня все время было ощущение, что это не вся правда. Я не верю в страну, которой они пытаются себя представить.

      – Почему?

      Борис долго молчал. Лили смотрела на этого совсем еще молодого человека и удивлялась тому, насколько глубоко и нестандартно он мыслит. Она вспомнила отца: вот с ним ей было так же интересно разговаривать. Даже Пьер, пожалуй, не дотягивал до этой планки не потому, что был глупее, просто его интересы лежали скорее в плоскости искусства, а не политики.

      – Спрашиваете, почему… Я, как ученый, знаю, что прогресс – дело очень не быстрое. Это под гору скатываться легко, а подниматься куда сложнее и медленнее. Советской власти всего двадцать лет, из них лет пять ушло на гражданскую войну, голод, разруху. Вы верите, что за пятнадцать лет можно сделать такой рывок? Я – нет! То, что мы видим – это витрина, красивая витрина, а что там за ней, мы не знаем. Страна закрытая, поехать и посмотреть собственными глазами нельзя.

      – Но ведь кто-то туда ездит? Я слышала, что многие эмигранты возвращаются.

      – Не многие, но некоторые – да, возвращаются.

      – И что? Что они пишут?

      – Ничего. Связь прерывается. Это мир за стеной: даже