Смотри, я падаю. Монс Каллентофт

только.

      – Говори, пока я не передумал.

      – Моя дочь умерла от рака, – выговаривает он. – Ей было двенадцать, опухоль мозга.

      – Мои соболезнования.

      – Она умерла у меня на руках, – продолжает Петер Кант. – Это отдалило нас друг от друга, мою жену и меня. Как по-разному мы пытались справиться с горем. Я начал пить и несколько лет пил слишком много.

      – Такое легко случается, – комментирует Тим.

      – Теперь ты знаешь, что я тебя понимаю.

      – Думаешь?

      – Я читал про тебя, – продолжает Петер Кант. – Ты не один такой.

      Я один. И она не умерла, как твоя дочь, думает Тим.

      – Как ее звали? – спрашивает Тим.

      – Сабина.

      Когда он произносит имя дочери, с ним снова происходит перемена. Петер Кант выглядит более старым и усталым, в его взгляде грусть. Скорбь не только об умершей дочери, но и фундаментальное разочарование в жизни. Но есть в нем и желание сопротивляться. «Я отказываюсь соглашаться на меньшее, чем хотя бы мгновение счастья», – говорит его взгляд.

      Затем они произносят все те слова, которые полагается произносить. Специально для того, чтобы не говорить о том, что встало между ними, чтобы постараться не понимать и не чувствовать того, что произошло. Потому что, если они это вдруг поймут, то им больше не останется ничего, кроме дыхательного рефлекса, которому придется подчиняться до тех пор, пока тело не откажется дышать.

      Дождеватель опять остановился, трава блестит от полива.

      – Я сегодня улетаю в Берлин, – говорит Петер Кант. – Меня не будет неделю. Вот и последи за ней, посмотри, чем она занимается.

      Тим напоминает тариф фирмы, на всякий случай. Семьдесят евро в час, сотня за работу с восьми вечера до девяти утра, плюс текущие расходы.

      Петер Кант кивает.

      – Я перевел сегодня некоторую сумму на ваш счет. Она покроет с лихвой неделю твоей работы.

      – Где Наташа сейчас?

      – Занимается йогой.

      Тим проверяет свой мобильник и размышляет попутно о том, что ему надо знать о бизнесе Петера Канта. На самом деле ничего, ему нужно просто следить за Наташей, смотреть, чем она занимается, документировать, если есть что, а потом положить доказательства на стол прокурору, присяжным и судье Канту.

      – Что-нибудь еще мне нужно знать? – спрашивает Тим. – О чем ты мне не сказал? О вас, о чем угодно?

      – Нет.

      Быстрый ответ, немножко слишком быстрый, но никогда не знаешь, это что-то означает или нет.

      – Мой самолет улетает через полтора часа, мне пора выезжать. Мы закончили?

      – Пока да, – отвечает Тим и встает. Он выходит тем же путем, что и пришел, садится в машину, сдает назад по улице и паркуется так, чтобы ему были видны все, кто приходит в дом или уходит из этого дома, ворота которого окрашены в цвет косметики и где торчит наполовину замурованный кабель, ведущий к мерцающей камере наблюдения.

      Ворота не открываются, они уходят вниз, в землю. Цвет «наготы» прячется, губы в зеркале исчезают, гроб опускается в могилу, он хочет открыть