Прокурорские рассказы. Валерий Николаевич Ковалев

  располагался отдел по надзору за исполнением законов в местах лишения свободы. Работали в нем угрюмые пожилые дядьки, что объяснялось спецификой  работы. За глаза их  звали «обмороки»,  лексикон – сплошная феня*.

             Как-то выходим с двумя  нашими в общее фойе, усаживаемся в  раритетные кресла, времен Берии,  закуриваем и обсуждаем  недавнее выступление  академика Сахарова на очередном  Съезде депутатов СССР по поводу  ущемления прав народа.

             Подходит, возвращающийся от начальства «обморок» с красной папкой* в руке, несколько минут слушает, а потом говорит, – болтуны  вся эта интеллигенция.          Настоящие борцы за справедливость есть только у нас,  в зонах.

             Хотя бы этот (демонстрирует папку). Взял и в знак протеста прибил себя гвоздями яйца  к шконке. О чем написал Генеральному прокурору. А этот Сахаров прибьет?  Молчите? То-то же  (скрывается за дверью).

      – М-да,– пускает вверх струйку один из наших. – Я бы так не смог. А ты? – поворачивает голову ко  второму.

      – Я  вполне, – не задумываясь, отвечает тот. – Но только товарищу  Горбачеву.

          Проходит время, как-то возвращаемся  в том же составе с обеда.

      Вдруг из кабинета  соседей  с матами выбегает старший прокурор и исчезает  в умывальнике напротив.

      Когда выходит,   интересуется, – в чем дело?

      – Представляете  (вытирает   руки носовым платком). Сижу, читаю жалобу очередного сидельца. Всю жизнь  по тюрьмам да ссылкам, как Ленин. И пишет, сука, так душевно. Дохожу  до последнего листа, а там обрисован здоровенный член. Под ним приписка:   «К сему прикладываю  свою ялду. С дружеским приветом».

      – Га-га-га! – корчимся мы от смеха. – И как такое лагерная цензура проглядела?

      – Щас пойду разбираться, – бурчит коллега – Всем устрою легкий крик на лужайке.

             А еще  в  смежном с нами кабинете сидел «расстрельный прокурор». Звали его Валера.  Этот средних лет, худощавый человек,  ходил всегда в черном костюме с  таким же галстуком и белой накрахмаленной  рубашке. Чем-то напоминая  сотрудника похоронного бюро.

      Относился  он  к уголовно-судебному  отделу,  но замыкался лично на Генерального прокурора –   в то время Действительного государственного советника  Александра Михайловича Рекункова. Фронтовика и большой души человека.

             По действовавшему тогда  законодательству, помиловать приговоренных  к высшей мере наказания  осужденных,  могла только специальная комиссия Президиума Верховного Совета СССР.

      Но это  не так. Решение,  казнить или миловать,    принимал Генеральный прокурор, после  поступления   оттуда  уголовного дела и изучения  его Валерой. Он  составлял   заключение и докладывал дело «тет а тет». Затем документ подписывался Рекунковым  и, все  направлялось в Комиссию.

      Ну а та «кукарекала», как  надо.

      Одним разом следуем  от парторга, которому платили взносы.  У окна холла, глядя вдаль, дымит беломориной Валера.

      – Как дела, – спрашиваем?

      – Ничего (оборачивается),   помаленьку.– Только что от  Рекса*, отказали в помиловании каннибалу.

      – И что, много народу съел?

      – Да не особо. Но он гад,  еще и мясо продавал  начальству. На шашлыки, под видом горного барашка.

      – А когда и где орудовал?

      Валера называет.

      Один из наших бледнеет, и, зажав ладонью рот,  галопирует к туалету.

      – Ты чего? – спрашиваем, когда возвращается.

      – Я в  это время (сипит) был там месяц в командировке. И местные коллеги пару раз угощали  шашлыком  из  горного барашка…

      Прошло время, «обмороков» стало больше, как и сидельцев. А вот расстрельных прокуроров больше нет. У нас нынче демократия.

      Примечания:

      зональный  –  прокурор, курирующий нижестоящие прокуратуры

      феня – блатной жаргон

      красная папка – обложка для жалоб «особого контроля»

      Рекс –  прозвище Генерального прокурора СССР Рекункова.

      Артист

      Март. За окнами кабинета  высокая синева неба, вербы в  инее и легкий, в пару градусов морозец.

             Сижу за столом в своем   кабинете, дымлю беломориной и отстукиваю на машинке  представление генеральному директору  производственного объединения «Первомайскуголь» по поводу выявленных нарушений законности.

             На приставной  тумбе  сбоку звенит внутренний телефон, снимаю трубку

      – Зайди, – слышится из нее голос прокурора.

      Смяв окурок в пепельнице и заперев дверь, выхожу в холл, где на стульях маятся несколько граждан вызванных к следователям, и поднимаюсь по широкому маршу лестницы на второй этаж. Слева, в торце высокого коридора обитая черным дерматином дверь с латунной табличкой «Приемная».