Свет и тень, радость и печаль. Евгений Мосягин

родственников в Москве, но меня плохо слушали. С Серёжей на руках я и явилась на сборный пункт. Конечно, меня отпустили.

      За разговором на керогазе поспела картошка. Наташа взглянула на бутылку портвейна – три семёрки – и, чуть улыбнувшись, поставила на стол бокалы. Они сели к столу, и Серёжа тут же забрался на колени к капитану. Наташа, было, запротестовала, но Рюмин попросил:

      – Пусть он будет со мной. Позвольте нам не расставаться. Наташа повернулась к Рюмину и посмотрела ему в лицо.

      – Я хотел сказать, пока не расставаться, – успокоил её капитан, разливая вино. – За что будем пить?

      – Предложите сами, у вас это лучше получится, – ответила Наташа.

      – Ну что ж! Выпьём за здоровье, за то, чтобы все были живы и здоровы. Как, Серёжа, будем живы и здоровы?

      – Будем, – сказал Серёжа перемазанными шоколадом губами.

      Наташа внимательно с подступающими к глазам слезами смотрела на них. Ни один мужчина после гибели мужа не привлекал её внимания. Она работала учительницей младших классов неподалёку от дома. Преподаватель математики, демобилизованный по ранению старший лейтенант, одинокий мужчина, как-то говорил ей, вроде бы шутя, но с однозначным смыслом, мол, вы живой человек и я живой человек, почему бы нам не проявить внимание и чуткость друг к другу.

      Одиночество нелегко давалось Наташе, но она не хотела мужского внимания. Просто не думала об этом. Что же происходит сейчас? Почему этот молодой офицер, товарищ её брата, так тревожит ей душу? Она видела, как доверчиво её мальчик обнимает капитана за шею и что-то говорит ему или спрашивает у него, трогает пальчиками орден Красной Звезды. Как красиво они смотрятся вместе. Ребёнок, погоны, портупея, кобура на поясе… Мелькнула мысль о Серёжином отце. Ведь это он мог сейчас сидеть со своим сыном на коленях.

      – Не хватает детям мужского общества, – проговорила Наташа.

      – А женщинам? – улыбаясь, спросил капитан. Наташа без улыбки взглянула на него и пошла на кухню за чайником.

      Поздно вечером, когда Серёжу уложили спать, Наташа и капитан Рюмин рядом сидели на диване и разговаривали. Настольная лампа была прикрыта плотной салфеткой, и комнатный полумрак придавал их беседе исповедальную доверительность.

      – Жалко, что вы завтра уезжаете, – сказала Наташа. – Я бы вам Москву показала.

      – Если б вы только знали, как я не хочу уезжать, – отозвался капитан. – Если б я только мог, то никогда и никуда не уехал бы от вас.

      – Ну что вы такое говорите, – вздохнула Наташа.

      – Что чувствую, о том и говорю. По рассказам вашего брата я представлял себе, какая вы. Но оказалось, что вы лучше, чем я мог себе представить. Завтра я уеду. Знаете, как это бывает. Тронется поезд, привычно застучат колёса вагона, рядом будет суетиться всякий народ, о чём-то разговаривать, а я буду молчать и думать о вас.

      – Я тоже буду думать о вас, – тихо-тихо сказала Наташа. Капитан повернулся и взял её за руку, но она сдержала его порыв.

      – Серёжа писал,