Свет и тень, радость и печаль. Евгений Мосягин

жил на положении допризывника и со дня на день ожидал повестки из военкомата, и чем ближе подходило это время, тем острее я чувствовал необходимость свидания с Тосей. Она, похоже, испытывала такое же состояние.

      Однажды она пришла в военной форме, и показалось, что между нами обозначилось присутствие брата.

      Тося уловила мое состояние, поняла моё замешательство.

      – С Федей у меня ничего не было. Мы виделись с ним всего не больше часа, гуляли по путям, разговаривали. Потом обменялись адресами. Так бывает между людьми. Он хороший, твой брат, – сказала Тося.

      Мы сидели на диване в передней комнате, которая на недолгое время моего пребывания в родном доме стала моим рабочим кабинетом. У меня была серьёзная обязанность, выполнение которой я не мог откладывать. Комиссар партизанской бригады имени Железняка Георгий Васильевич Злынов поручил мне вести журнал или что-то вроде истории партизанской жизни и боевых действий. И вот теперь по отрывочным запискам и по памяти я восстанавливал на бумаге всё, что происходило в нашей бригаде за время моего в ней пребывания.

      – Что ты пишешь? – спросила Тося.

      Я объяснил, и она с удивлением посмотрела на меня, а потом сказала:

      – Да, я же всё собиралась попросить тебя почитать мне что-нибудь. Федя говорил, что ты пишешь стихи.

      Я молчал, не зная, как реагировать на её просьбу.

      – Если это почему-либо для тебя затруднительно, то можешь не читать, я не буду настаивать, – обиделась Тося.

      Она сидела со мной рядом, стройненькая, в затянутой ремнём гимнастёрке с белым подворотничком, в юбочке защитного цвета и в сапогах. Самый красивый сержант Красной Армии.

      – Ну что ты, Тося, конечно, я тебе почитаю, – поспешил я успокоить её. – Я просто думаю, что читать.

      – Всё равно, – отозвалась Тося. – Давай о любви. У тебя должно быть такое.

      – А ты споёшь мне потом?

      – Конечно, если ты этого хочешь. Только сначала почитай стихи.

      У меня не было стихов, посвящённых Тосе, но были стихи, обращённые к другой девушке. Индивидуальность этого обращения нельзя было не почувствовать. Девушка, о которой идёт речь, провожала меня во время оккупации в Германию, в неизвестность, может быть, на смерть, но она не встретилась со мной, когда я вернулся живым в родной город. Я прочитал Тосе стихи, слова и чувства которых были посвящены другому человеку:

      Моя любовь, моё очарованье.

      Мои мечты, где вы?

      Вас больше нет…

      Тося, сосредоточенно глядя куда-то мимо меня, прослушала стихотворение до конца.

      – Ещё, – тихо и настойчиво попросила она и посмотрела мне прямо в лицо.

      И я прочитал ей одно за другим несколько лирических стихотворений: «Ты не сыпь, черемуха, цветами…», «Чистый садик, ровные дорожки…», «Часы бегут, ещё немного…», «Шепчутся старые клёны…», «Теперь осталось на прощанье…». Ещё что-то читал, теперь уже трудно вспомнить – что.

      Во всё время чтения этих стихов Тося не отводила внимательного взгляда