Ничего важнее нет, когда приходит к человеку человек. Николай Витем

брали с собой. Положишь ребенка под куст, в тенечек, дашь ему домашнего пива и спит малыш, посапывая, никому не мешая. Изредка мать подойдёт покормить и пеленки поменять.

      – Меня в поле брали… Я этого не застал. Из детства запомнилось только как военные со звездой на островерхом шлеме зерно из подпола выгребали. Батька жутко матерился и за ружьё хватался. Я одного красноармейца за ляжку укусил, получил сапогом по заду. Как семью раскулачивали, тоже не довелось увидеть – уехал учиться на ветеринара в Петроград.

      – Мамка рассказывала: она с дочками долго бежала за подводой. Ревмя ревели, хватались за ноги батьки, за шинель солдат, умоляя не забирать его, больного. Красноармейцы отталкивали, били прикладами…, даже женщин, – «куммунисты», «иху мать»! Мамке несколько раз досталось, – помолчал немного и вновь длинно выругался:

      – «Кум – му – ни – сты!». Доходили слухи, что батьку в Сибирь сослали, но точно никто не знает. Пропал с концами. Где, в каком месте на могиле свечку зажечь? Скорее всего и нет её. Бросили в какую – нибудь канаву, безбожники – любят канавы людьми, как мусором, заполнять.

      Воспоминания продолжила Пелагея, желая выговориться, пока Иван рот ей не закрыл матом.

      – Работали, работали… У парней и девок к двадцати годам руки грубели, покрываясь мозолями.

      Со стенаниями и людскими проклятьями покатилась по стране повторная экспроприация: грабь награбленое! Раскулачивали уже не именем революции, а именем советской власти. Советская власть жадными «грабками» выгребла всё ценное. Даже самотканые половики с пола смотала.

      Чужое брать не страшно, имея на руках узаконенное оружие.

      Люди завалящиеся, лодыри, лентяи по жизни, пена людская, «вознесшись наверх», заделалась начальниками, не хухры – мухры. Новых начальников на сивой кобыле не объедешь. Чуть что не по ним, обзывают контрой, хватаются за револьвер… К месту пришлось:

      – Кому война, а кому мать родна! Голые и нищие в одночасье разбогатели, чужое добро «кулаков» к себе во двор тащили, тащили.

      Раздражение захлестнуло Полю, не может остановиться: – После военных операций над собственными крестьянами, устроили войну с Польшей, потащили коммунизм к ним. Вошла Красная Армия в Польшу. Краснополяков не нашли, водку жрать не с кем. Подвернулись под горячую руку белополяки.

      Мимо Вязьмы эшелонами белополяков повезли в теплушках под усиленной охраной. Куда? В плен? На расстрел? Разговоры шли, что отвезли в Тверь, потом расстреляли.

      В коллективизацию отобрали последнюю спрятанную от раскулачивания корову. Партийные функционеры согнали животных в концентрационный амбар, назвав его коровником, но не удосужились заготовкой корма, озаботиться вёдрами для дойки, молочными ёмкостями, другой тарой.

      Начальники не попросили озлобленных наглым воровством рогатого скота людей, записанных, но не ставших «колхозниками», выйти на работу, чтобы ухаживать за коровами.

      Добровольцев не нашлось: кому нравится кормить и доить чужую скотину, ведь семьи кулаков воспитаны