Клуб неисправимых оптимистов. Жан-Мишель Генассия

этот Левинский был правоверным коммунистом. Томаш решил, что пропал, что его немедленно задержат, и тут чиновница (она не осталась равнодушной к его чарам) сказала, что Загеловский во всем сознался и его приговорили к десяти годам тюрьмы за предательство. Томаш выкрутился, заявив, что он и есть Петр Левинский, но иногда называет себя Томашем Загеловским, потому что живет в его доме и спит с его женой. Чиновница колебалась, но он привел убойный аргумент:

      – Думаете, я рискнул бы прийти сюда, будь я предателем Томашем Загеловским? Разве я похож на дурака, лезущего в пасть к волку?

      Она не нашлась что ответить, а Томаш пообещал сходить домой за паспортом и вернуться. Его отпустили, и он тут же скрылся, бросив все, что имел. Добравшись до Франции, Томаш написал в Польшу, чтобы рассеять недоразумение. Он не знал, какие последствия возымело его письмо и возымело ли вообще. Члены клуба считали, что инициатива Томаша осталась втуне. Власти ненавидят признавать свои ошибки и терять лицо. Как заметил бывший варшавский адвокат Ян Пачковский: если приговор вынесен, второго шанса человеку не дают, особенно в коммунистической стране. От этих слов и истории Томаша у меня похолодела спина. Я представил себе несчастного Петра Левинского, которого не только осудили за преступления, которых он не совершал, но и отняли имя, и не мог понять, зачем он признался. Игорь объяснил:

      – У нас дома подозрение равнозначно уверенности. На этом зиждется власть. Ты виновен, раз попал под подозрение. Думаю, Петру было в чем себя упрекнуть.

      – Но он был невиновен!

      – Этого мало. Нужно еще хоть немного удачи. Судьба нам ее не послала. Петру тоже не повезло.

      После своего невероятного побега из Польши Томаш нашел работу продавца в магазине одежды на Елисейских Полях и прилично зарабатывал. Он был хорош собой, элегантно одевался, обожал женщин и по воскресеньям ходил в дансинги на улице Лапп, а потом рассказывал нам о своих победах, хотя никто никогда не видел его с дамой.

      Французская система управления госструктурами была, по всеобщему мнению, образцом прозрачности и простоты, особенно в сравнении со странами Восточной Европы. Но горе тому, кто сталкивался с тайным врагом, притаившимся в чаще административного леса: каждый коммунистический функционер ненавидел предателей, шельмующих СССР и братские социалистические страны, ведь СССР – родина счастливых трудящихся. Высшей, заветной целью был статус политического беженца. По логике вещей, люди из-за железного занавеса должны были получать его на «раз-два-три», если бы не непредвиденное и непреодолимое препятствие в лице ужасного Патрика Руссо, елейно-слащавого главы отдела по работе с политэмигрантами. Его лучезарная улыбка была фальшивой, а участливость он пускал в ход, когда хотел запутать собеседника и убить в нем надежду. Владимир как-то раз застукал его за чтением «Юманите» у стойки бистро по соседству с «Бальто», Руссо смешался, а потом заявил, что называться политическими беженцами достойны только испанцы и португальцы, потому что у них на родине у власти находятся фашисты.