Шерше ля фам, или Возврату не подлежит!. Юлия Славачевская

холеном лице, на котором проступила интересная бледность.

      Счас она придет в себя и кое-кому такие чувства покажет! Ага. Розгами.

      Зачесалась пятая точка. Предчувствие?..

      За спиной барона на все это безобразие пялилась Аннита с многообещающим выражением лица, уперев руки в бока. Мне аж поплохело.

      – Т-т-т… – попыталась ответить я, но с перепугу забыла слова.

      – Что «т-т-т»? – строго спросил барон.

      – Труба. – Меня в конце концов прорвало. – Сажа…

      – Ясно! – припечатал хозяин. – Так, без паники…

      Это он мне? Или всему остальному человечеству?

      – Вы, – обратился он к лакеям. – Отнесите госпожу в ее покои и дайте ей нюхательную соль.

      Два дюжих дяденьки осторожно подняли баронессу и под восторженные крики близнецов потащили на вытянутых руках в глубь дома. То ли испачкаться боялись, то ли скомпрометироваться не хотели…

      – Вы двое, – обратился к детям вдогонку папа. – Марш отсюда, чтоб я вас три часа не видел.

      Да? Это он надеется или предполагает?..

      – Госпожа Аннита – распорядитесь убрать золу! – командовал аристократ, не обращая внимания на ползающих, танцующих и поющих придурочных магов. Наверное, уже не первый раз видел коллективное сумасшествие. – Мебель на перетяжку, ковер выбросить!

      Тут очередь дошла и до меня.

      – А ты… ступай к прачкам, пусть они тебя как следует отмоют! – приказал он мне.

      Я кивнула и потащилась отсюда, влача свое стопудовое тело.

      – И позвать ко мне трубочиста! – Последний услышанный мной рык.

      Вот. Сразу видно, кто в доме хозяин. Может, на трубочисте отыграется и про меня забудет? Хотя… память у него, как у слона! Помнит все. До последней монетки.

      Народ зашевелился, и, пока шла по черной лестнице вниз, в прачечную, мне навстречу уже бежали слуги с ведрами горячей воды, вениками, совками и пуховками. По пути встретила лакеев с длиннющей лестницей – шторы снимать и потолок мыть, наверное.

      В прачечной кипели котлы, пар плавал под потолком и, конденсируясь на балках перекрытий, опадал тяжелыми каплями на пол. Пахло плесенью, горячей удушливой сыростью, хозяйственным мылом и немного – грязным бельем.

      Три женщины в длинных рубашках без рукавов, поверх которых были повязаны мокрые на животах передники, летали от чана к чану, что-то помешивая, наливая, отжимая и при этом успевая перекидываться задорными шутками.

      Старшая прачка Гвинера, круглая как колобок, с мощными плечами и крепкими ногами, завидев меня, уронила обратно в чан только что отжатую простыню и открыла рот от удивления:

      – Чур меня!

      – Бог в помощь, девушки! – поздоровалась я. – Это я, Золушка. Тьфу, Саша!

      Мое появление произвело фурор. Прачки засмеялись, тыкая в меня пальцами, но быстро сообразили, что от них требуется.

      Через пять минут я сидела в чане с горячей водой, в котором замачивают белье, и весь коллектив прачечной оттирал меня от сажи. Я почувствовала себя конем Грэга и от души посочувствовала бедняжке. Зато когда меня поставили во весь рост, чтобы