Заговор поэтов: 1921. Станислав Казимирович Росовецкий

крест-накрест пересеченная подтяжками.

      – Вениамин Яковлевич, не запирайтесь, пожалуйста. У меня заявление!

      Толкнул дверь, достал из кармана сложенное фунтиком, с тремя тысячами внутри, заявление. Положил на лопатой подставленную руку:

      – Там и для вас сувенир. Лично вам, из симпатии, по-соседски…

      И в самом деле, Надя. Стоит посреди коридора, справа и слева обставленная чемоданами. И без того огромные близорукие глаза широко распахнуты. Вот-вот колдовски засветятся, как у кошки в темноте.

      – Что тут происходит, Валерий? С каких это пор ты стал кататься на велосипеде? Почему мне не открыла Марфушка? Ты, значит, всё-таки рассчитал Марфушку…

      – Заходи в комнату. Вот сюда.

      – Зачем ты заставил мебелью мой будуар? И стол Иосифа Абрамовича здесь… Тебе придётся всё это убрать, Валерий. Я у себя этих твоих бумажек не потерплю.

      До Гривнича наконец-то дошло, что его бывшая жена вернулась. Чувствуя, что ноги предательски подкашиваются, добрался он до стола, упал в рабочее кресло (мгновенно в голове мелькнуло, что внешне он в той же позиции относительно неё, как давешний чекист в безликом своём кабинете) и только тогда осмелился снова посмотреть на Надю. Господи, сколько раз воображал он себе это мгновение, сколько душещипательных речей, обращённых к ней, сочинил, сколько придумал развязок – сентиментальных, циничных и даже с участием турецкой сабли со стены! Не одну подушку промочил слезами, извёл на жалостные виршики целую стопу замечательной писчей бумаги – ох, как бы она в прошлом году пригодилась… И вот оно, осуществление мечты: стоит в его последней цитадели, посреди милой семейной мебели. Хорошенькая, знающая себе цену самочка. А лучше сказать – потасканная сучка, всё ещё привлекательная для кобелей. И для него, конечно, что скрывать… Оно располнело немного, это легкое тело, сейчас безошибочно угадывающееся под тонким летним платьем, а некогда до последнего миллиметра (это только казалось тебе, дурак!) принадлежавшее ему одному, вызывавшее столько безумств, обещающее их даже и сейчас – уж в чём в чём, а в этом он не может ошибиться…

      Она облизала губы и, глядя исподлобья, улыбнулась – медленно, мучительно и бесстыдно.

      – Отчего молчишь, Валерий? Ты же счастлив, что я вернулась к тебе. Я ведь вижу…

      – Квартира давно уже реквизирована. Эта комната – единственное, что у меня осталось. Марфа сама потребовала расчета и уехала в деревню в девятнадцатом. Папа умер через три месяца после того, как ты… Как ты убежала с ротмистром Рождественским.

      – С кем убежала? Ах, этот… Ты до сих пор ревнуешь, Валерий?

      – Знаешь, Надя, давай прекратим это выяснение отношений. У меня очень мало времени.

      – Если тебе не терпится немедленно осуществить свои супружеские права, Валерий, я вынуждена тебя огорчить. Мне нужно прежде показаться хорошему венерологу. Видишь, я с тобою по-честному… Мне нелегко пришлось, когда я выбиралась из Крыма – ну, когда в Ялту ворвались большевики…

      – Избавь меня от гнусных