Заговор поэтов: 1921. Станислав Казимирович Росовецкий

написали заявление позавчера, а фамилия ваша Силантьева?

      – А откуда вы узнали?

      – Просматривал бумаги товарища Буревого. Он никому ваше заявление не отдавал.

      – И я же догадывалась, догадывалась! – взвизгнула барышня, так что Рейли пришлось угомонить её («Тише! Тише!»), оторвавшись от неприятного процесса поиска ключей в чужой, сдавившей ему плечи кожанке. Ключи обнаружились в правом кармане, но запомнившегося тогда, на Офицерской, среди них нет. Квартиру надлежит как ни в чём не бывало запереть, это замедлит расследование. Что она там несёт? Достоевщина какая-то…

      – И всё-таки надеялась, что он поможет Володе. Как противно! Если хоть какая-то надежда оставалась, хоть тень надежды… Я должна была сделать для Володи всё, что могла. Меня не физическая сторона пугала: я, технически говоря, уже не девушка – перетерпела бы как-нибудь… Но с нравственной стороны ситуация отвратительна.

      – Скажите лучше, вы не сидите на ключе?

      – Что? – и почему-то обиженным тоном. – Если вы о ключе от его квартиры, то где-то с этой стороны двери. Зазвенел, когда вы так зверски меня толкнули.

      Кряхтя, присел он на корточки и в мусоре, накопившемся у порога, нашёл-таки ключ. Выпрямившись, решил просветить бедную Лизу:

      – Это не квартира товарища Буревого, мадемуазель Силантьева. Он живёт в другом месте. Женат, кстати, и получает паёк на семью. А это конспиративная квартира Чрезвычайки. Упаси вас бог признаться, что тут были. Вас могут ликвидировать только за то, что узнали эту тайну.

      – Какую я тайну узнала? Да я не смогла бы снова найти это место!

      – Моё дело – посоветовать, – пожал плечами капитан Сидней Рейли, покровитель обманутых девиц, и склонился над коварным соблазнителем. Тот вторично за вечер приходил в себя. Рейли повторил свой вопрос – и с тем же конечным результатом.

      – Как вы смеете избивать беспомощного человека?

      Рейли не удержался, глухо захихикал-закудахтал и впервые внимательно посмотрел на Елизавету Силантьеву, студийку, если не врёт, какой-то скороспелой студии, из тех, что, как грибы, расползлись по Петрограду. Кто её за язык тянул признаваться, что особа уже опытная? Не намекала ли, что ему дозволяется утешить её на той самой казённой койке, где намеревался использовать товарищ Буревой? Девица тем временем почуяла заминку, а то и опасность (интуиция у баб ещё та!), забеспокоилась, слепо пошарила тонкой кистью в воздухе, ощупью ухватила его за сапог и подняла к нему замотанную шарфом голову.

      – Вы ведь боретесь за святое дело, сражаетесь на последнем, тайном фронте белого движения. Я вас прошу: возьмите меня с собою. Мне ведь некуда деться теперь…

      – Глупости говорите. Это потому вы приняли такое решение, что вас видели с этим типом на каком-то спектакле и потом – на обсуждении, кажется?

      – Да, на «Фуэнте Овехуне» во 2-ом артколлективе ТЕО. Буревому дали билеты на службе. Смотрел на меня, как на собственность – противно до невозможности…

      – Он что, выступал на обсуждении?

      – Куда ему!