Жизнь после жизни. Кейт Аткинсон

происходило до войны, казалось теперь древней историей (ее собственной жизни). Она оказалась на удивление способной ученицей. Мистер Карвер, директор колледжа, говорил: она стенографирует настолько профессионально, что вполне может получить квалификацию судебной протоколистки для работы в Олд-Бейли. Если бы она тогда согласилась, у нее была бы совершенно другая жизнь – возможно, более приемлемая. Впрочем, как знать.

      Она тяжело поднималась по неосвещенной лестнице к себе в квартиру. Жила она теперь одна. Милли вышла замуж за американского военного летчика и уехала в штат Нью-Йорк. («Я – военная невеста! Кто бы мог подумать?») Стены лестничной клетки покрывал тонкий слой сажи и какого-то жира. Это был старый дом – и где? В Сохо («А куда денешься?» – так и слышался ей голос матери). Соседка сверху постоянно водила к себе мужчин, и Урсула привыкла к скрипу кровати и другим неприятным звукам, доносившимся сквозь потолок. Но в целом соседка была довольно приветлива, всегда радостно здоровалась и добросовестно подметала лестницу, когда подходила ее очередь.

      Этот закопченный дом и прежде наводил на мысли о романах Диккенса, а теперь и вовсе пришел в упадок от недостатка заботы и любви. Да что там, весь Лондон выглядел безотрадно. Копоть и грязь. Ей вспомнилось, как говорила мисс Вулф: «бедный старый Лондон» вряд ли когда-нибудь станет чистым («Повсюду кошмарная разруха»). По всей видимости, она была права.

      – Непохоже, что мы победили, – сказал Джимми, приехав навестить сестру.

      Он щеголял в американском костюме и весь лучился от радужных перспектив. Урсула с готовностью простила младшему брату его заокеанский шик; на войне он хлебнул лиха. Впрочем, то же самое можно было сказать обо всех, правда? «Долгая и тяжелая война», как и предрекал Черчилль. Насколько же он был прав.

      Ее расквартировали здесь временно. У нее хватило бы денег на более приличное жилье, но ей, по правде говоря, было все равно. Одна комната, окошко над раковиной, газовая колонка, общая уборная в коридоре. Урсула до сих пор скучала по той квартирке в Кенсингтоне, которую они снимали вместе с Милли. Их жилище разбомбили во время массированного налета в мае сорок первого. Урсула вспоминала слова песни Бесси Смит: «как лисица без норы», но, несмотря ни на что, вселилась туда снова и несколько недель прожила без крыши. Было холодновато, но выручала туристская закалка, полученная в Союзе немецких девушек, хотя в ту мрачную пору хвалиться подобными фактами биографии не стоило.

      Но здесь ее ожидал чудесный сюрприз. Посылка от Памми: упаковочный ящик, а в нем картофель, лук-порей, лук репчатый, огромный кочан изумрудно-зеленой савойской капусты («пленяет навсегда»), а сверху – полдюжины яиц, бережно проложенных ватой и помещенных в старую фетровую шляпу Хью. Не яички, а просто загляденье: скорлупа коричневая, в крапинку, с прилипшими тут и там крошечными перышками. «С любовью – из Лисьей Поляны», гласила наклейка на ящике. От Красного Креста и то не приходили такие