Облака из кетчупа. Аннабель Питчер

Макс закивал изо всей силы, вверх-вниз, вверх-вниз. – Просто классно.

      – Да, что и говорить, – торжественно подтвердила я. – А дедушка с бабушкой когда-то были молодыми. Молодыми. Чудно, правда?

      Макс снова икнул, попытался сфокусировать взгляд на моем лице.

      – А мы молодые. Прям сейчас молодые.

      – Верно, – согласилась я. – Совершенно верно.

      Никто еще никогда не вел таких мудрых бесед. Я расплылась в улыбке от собственной мудрости и, может, еще от виски. Макс наклонился ко мне, ткнулся носом в щеку.

      – Ты хорошая, Зои, – сказал он, и за то, что он правильно выговорил мое имя, я поцеловала его в губы.

      Сейчас, мистер Харрис, вы, вероятно, ерзаете на своей койке в замешательстве от того, что произойдет дальше, и, голову даю на отсечение, койка скрипит, потому что удобства преступников не входят в список задач первостепенной важности тюремного руководства при наличии заключенных, пытающихся сбежать. Разумеется, это не про вас. Вы, полагаю, просто сидите в своей камере и спокойно принимаете свою судьбу, потому что считаете, что заслужили смерть. Если честно, вы мне напоминаете Иисуса. Вы страдаете за грехи, и он страдал за грехи, только у него они тяжелее. Я хочу сказать, только представьте, сколько весят все грехи всех людей.

      Если бы можно было по-настоящему взвешивать грехи – как муку на весах, уж не знаю, какое преступление перевесило бы все остальные, но не ваше, как мне кажется. Наверняка немало мужчин поступили бы точно так же, услышь они то, что рассказала вам ваша жена. Подумайте об этом, когда чувство вины прихватит особенно сильно. Пару месяцев назад я составила список людей, ответственных за геноцид, и теперь ночью, когда не спится, я считаю не овец, а диктаторов. Они у меня прыгают через забор – Гитлер, Сталин, Саддам Хусейн. Прямо в своих мундирах, и черные усы развеваются на ветру. Может, и вам стоит попробовать.

      Я твержу себе: ты же не могла знать, чем все закончится, когда год назад Макс затеял обниматься. Помню, какой беспомощной я себя чувствовала, едва держалась на ногах, когда Макс вел меня через весь дом, наверх, в свою комнату. Там пахло пылью, грязными носками и лосьоном после бритья. Макс включил свет и закрыл дверь, я перешагнула через скомканные трусы на ковре. Рука на спине тихонько подталкивала меня к стене. Я глянула через плечо – Макс улыбался. Рука стала настойчивей. Я коснулась стены руками, потом грудью, потом головой и оказалась притиснутой к плакату с голой теткой. Плакат был прохладным, я прижалась лбом к теткиному животу, а Макс поцеловал меня в шею. Это было… колко. Как если бы меня поцеловало электричество.

      И мы как с цепи сорвались – жадные руки, ненасытные губы, прерывистое дыхание. Макс повернул меня к себе, прижался губами к моим губам. Его язык оказался у меня во рту, а его руки приподняли меня над ковром. Я обхватила его за плечи; голова кружилась, комната плыла перед глазами – синие шторы, белые стены, пустой стол. Неприбранная кровать качнулась к нам, и мы мешком рухнули на нее.

      Макс сверху, с безумным, остекленевшим взглядом. Его губы отыскали мою щеку, ухо, ключицу; двинулись ниже. Он задрал