Перстень Рыболова. Анна Сеничева

зачерпнул воды и ополоснул лицо.

      – Ф-фу… – с облегчением прошептал он. – Гляди-ка, опять жив остался… – лоцман поднял глаза и уже осмысленным взглядом посмотрел на них. – Кого мне благодарить за это?

      – Первого Рыболова, – ответил Сгарди, присев перед ним. – И его вот, – он кивнул на Флойбека, – за то, что вовремя на площади оказались. Тут болит? – Арвельд тронул ребра. Мирча скривился. – А здесь? – его рука поползла по солнечному сплетению. – Вот так сильнее?

      Наутек помедлил с ответом.

      – Нет, там хуже было.

      – А если я отпущу руку?

      – Тогда… тогда вроде не чувствую.

      – Повезло, – Сгарди поднялся. – Ребра не сломаны, и внутренности целы. Недели через две пройдет.

      – Не иначе, как передо мной ученик лекаря, – предположил Мирча. – Угадал?

      Арвельд усмехнулся.

      – Не совсем…

      Флойбек тем временем обошел дом. Под стенами разрослась крапива, из нее выглядывала то богатая лепнина, то резной карниз. В окнах острыми кольями торчали осколки витражей. Что за диво… Кому это пришло в голову возвести в таком месте особняк?

      Дом был выстроен на совесть, даже теперь смотрел крепко и основательно, вот только вид имел какой-то окаянный, выморочный, какой имеют дома «с дурной историей», чьи хозяева нехорошо кончили свой век.

      – Любопытные здесь трущобы, – заметил мореход, описав круг и вернувшись к нише с фонтаном.

      – Дом хитрый, – согласился лоцман. – Но он на Старых верфях один такой. Хозяин лет пять как помер, и теперь тут живет Мирча Наутек. А потому пожалуйте в гости!

      Наутек отряхнулся и прошел влево, где заросли крапивы казались вовсе непролазными. Он продрался, ругая на чем свет стоит «злой сорняк», нащупал в глубине жгучего леса медное кольцо и потянул на себя. Деревянная дверь громко, тягуче заскрипела.

      – Ну будет, будет голосить, – пробормотал Мирча. Он обернулся, поманив друзей в сырую темень. – Милости прошу!

      X.

      Лоцман был обычный вольнолюбивый бедняк, каких много в Лафии.

      Горя он хлебнул на своем веку достаточно, но мало кто мог припомнить, чтобы Мирча Наутек унывал или жаловался на судьбу. Жизнь не возносила его, зато швырять наземь любила. А он, как любой чудак, упавший в яму, вставал, удивлялся, как это его угораздило, на ровном-то месте, и, как ни в чем не бывало, продолжал путь. Во всех делах Мирче безнадежно, до обидного глупо не везло. Торговал ли он на рынке чужим товаром, держал ли свою лавку, водил корабли через лафийское мелководье, или занимался еще каким ремеслом – везде будто злая и умелая рука настраивала каверзы одна хуже другой: горели лавчонки, лошади сметали прилавки и копытами давили товар, про корабли и говорить нечего. После историй на мелководье Мирча и обзавелся знаменитым прозвищем, иначе его уже не звали.

      В последнее время Наутек начал было снова подниматься, но и тут вмешался непутевый его жребий: он умудрился перейти дорогу тем, кому в Лафии простой народ старался вовсе на глаза не попадаться…

      – Кто это был? – спросил Флойбек. – Там, в каменном дворе?

      Мирча помедлил