Памяти близких. Сборник эссе. Вячеслав Киктенко

они, старички, муж с верной подругой-женой не за хорошей жизнью, а от одиночества. В Новосибирске обосновалась младшая дочь (старшая умерла) с детьми. Вот и поехал Антонов не в чаемый Бийск, а в Новосибирск. Там и скончался. Царствие ему Небесное. Построил ли монастырь, не успел ли – не знаю.

      Пишу всё это для себя, очень многим обязанного на протяжении всей моей судьбы человеку, прекрасному поэту Антонову. Но не только. Более двадцати миллионов русских осталось за рубежом России. Про всех сказать не могу, но своих собратьев поэтов стараюсь не забывать. И при малейшей возможности вынимаю папку в компьютере под названием «Казахстанцы» и публикую их в Москве, в разных журналах и альманахах.

      Мы же собратья, братцы мои родные! Страну разорвали политики, но мы же не они, мы же совсем другие! Единое духовное пространство и силовое поле России в нашей жизни всё ещё не разорвано.

      И я вот так, по капельке, пытаюсь вытаскивать на свет Божий прекрасных, но неизвестных в столицах русских поэтов. Напоследок познакомлю вас с истинным шедевром русской, якобы «зарубежной» поэзии, которая загнетена политикой и географией, с шедевром Валерия Александровича Антонова.

      Колодец

      1

      Мысль, в слово облеченная, есть ложь,

      Но если похитрее зачерпнёшь

      Ковшом в душе, другой поймёт на деле,

      Как день был жарок, как глоток хорош

      Был из бадьи, где воду била дрожь,

      Как плечи жгло, а губы цепенели.

      Как мальчик пил, и девочка потом

      Ловила край бадьи пунцовым ртом,

      Гремела цепь, постукивали зубы;

      Две женщины – в панаме и платке —

      Заботились о каждом их глотке,

      По-матерински ласковы и грубы.

      Как долго пил мой бородатый друг

      И, отрываясь, поводил вокруг

      От счастья запотевшими очками;

      Бежала в стёклах цепь миниатюр —

      Заплоты, избы, стайка белых кур

      И сосен хвоя – чёткими пучками.

      Напились наши жёны в свой черёд,

      Моя концом платка согрела рот,

      И – две семьи – по знойному заречью

      Вдоль сонных изб, к обрыву и реке,

      И городу, за нею вдалеке,

      Мы от колодца двинулись навстречу.

      2

      Ну что еще добавить я могу,

      Поклявшись, что ни словом не солгу

      В давно когда-то прожитой картине?

      Как дочь моя и друга русый сын

      Маячили флажками алых спин

      На бледной ленте искрящейся сини?

      Как город рисовался через дым

      Кварталами, где был я молодым,

      И церковью, где бабушка венчалась?

      Церквушка белой уточкой плыла,

      Купала в синем небе купола

      И крестиком на тучке отмечалась.

      И точно знал я, выйдя на откос

      И всматриваясь в город через плёс,

      О чём мой друг поблескивал очками:

      Он тоже ставил крестики свои

      Над храмами младенческой любви

      Средь улочек с глухими тупичками…

      А жёны начинали торопить,

      И на мосту