Памяти близких. Сборник эссе. Вячеслав Киктенко

люди меняются со временем. Он уже и в Твардовском успел к тому времени разглядеть некую однообразность, сухость, и – главное – некие нотки приспособленчества (вынужденного, наверно). Никоим образом не судил классика, но словно бы охладел к нему. Горизонт Антонова расширился, он писал всё лучше, как бы подбираясь, наконец-то, к самому себе, и однажды написал такое:

      ПЛАЧ

      Продали задешево, схоронили заживо

      Милого, хорошего, моего, не вашего.

      Уводили из дому, отравляли горькою,

      Хмурого, нечистого возвращали с зорькою.

      Знала я и чуяла, чем всё это кончится,

      Плакала, к врачу вела – вспоминать не хочется.

      Тёртые да битые, вы, как он, не глупые,

      Лавочники сытые, псы золотозубые.

      Что вам все последствия? Попадётесь, справитесь.

      От стыда под следствием сроду не удавитесь.

      Чёрные все вороны, но бывают белые…

      Долго жить ворованным не умеют бедные.

      Шли года, Антонов старел, и всё чаще у него (не большого ходока в Церковь) звучал мотив:

      – «Нет, Слава, хоть я и люблю казахов, и они меня, и я перевёл их видимо-невидимо, и Алма-Ата мне родной, любимый город, а умирать уйду всё же в Сибирь, как почую приближение конца. На свою родимую Бию, откуда и вышел. У Рубцова была Катунь, а у меня – Бия. И знаешь – загорался он вдруг своими, к тому времени уже помутневшими зелёно-голубыми глазами, становившимися в эти мгновения снова яркими – один зелёный огонёк, другой – голубой, как в далёкой юности – я построю там монастырь!..»

      – «Валерий Александрович, ну как же ты, хроменький, щупленький, да ещё больной, наверно, перед кончиной, сможешь его построить? Да ещё в одиночку. Ты ведь говорил, что в одиночку думаешь его построить? – каждый раз вопрошал я его, пьяненького, как правило (попивал он всё регулярнее с годами, но стати и ума не терял), как, на какие шиши? Ты же и копейки не скопил за жизнь – всё жене, детям, внукам… ну и себе, конечно – на отпуск души?..»

      Кержак яростно бил костлявым кулаком по столу, опрокидывал стакан, тут же спохватывался и горевал – не собрать пролитого – и твердил своё, от которого не отступался:

      – «Построю, вот увидишь! И ты ещё ко мне приедешь, помолишься, поживёшь в моём скиту…»

      Впрочем, я знал такого же неуступчивого сибиряка (Царствие ему Небесное) Николая Шипилова, прекрасного человека, песенника, прозаика, моего друга, который поклялся: «Построю церковь!» И – незадолго до смерти – построил! Но у него была могучая подпора – его молодая жена, толпы его ценителей, прямо-таки обожателей его творчества, которых он, как апостолов, послал на собирание денег. И сообща построили ведь!

      У Антонова не было столько друзей и почитателей на Алтае. Они остались в Казахстане. А он бредил Алтаем, Бией.

      Он написал пророческое:

      Я в Сибири родился,

      В Сибири умру.

      Сам, почуяв кончину,

      Уйду подобру.

      И потянется в дымные ели за мной

      Всех