Перстень Орна. Иван Козлов

отсюда – где течет река Обь. Небось, и не слышали о ней? Дом стоит родительский, правда, пустой уже. А что мне одному в нем делать? Там и лечить некого – народ крепкий.

      – А чудеса у вас какие там есть?

      – Так как везде, думаю.

      Возница оглянулся на тянущийся за ним обоз, сказал:

      – Мы вон с ними, со всеми, в эту ночь что видели. Сидим, значит, у огня, кашу варим, вдруг видим – летит. Да. Низко, прямо листья задевает. И поет что-то.

      – Сойка, что ли?

      – Какая там сойка! Я же говорю – девка. Мы завопили от страху, а она засмеялась и улетела. Раньше-то и русалки водились, и ведьмаки, и эти, которые летают. Но теперь их, видать, мало. Однако ж – довелось увидеть. Русалок-то наши встречали, а вот чтоб по воздуху… В ваших краях как с этим?

      – Так чего ж, – сказал Алексей. – У нас тайга, у нас всяко бывает, и на плавающих я насмотрелся, и на летающих… Вы у костра вино пили?

      – А как же! – кивнул возница.

      Глава вторая

      Пыль в глаза

      Помещик Борис Васильевич Бугаев был нраву нервного. Доставалось от него и огромному кавказскому псу Гавро, сидящему на тяжелой цепи, и дворовым людям, и пустельге, живущей на старой груше и ворующей цыплят. Всех Борис Васильевич костерил почем зря, но не только дворовые, а даже, кажется, собака с соколком только делали вид, что пужались барина, а в душе все смеялись над ним.

      Было у барина то, что вызывало смех. Росту он выдался немалого, и весил за семь пудов, но голос имел хиленький и срывающийся, как у подростка. Да и во всем огромном теле его ощущалась не сила, а рыхлость, – так тесто пухнет от хмелевых дрожжей. Осознавая свою слабость, стал Бугаев донельзя раздражительным, орал на всех, кроме супруги своей, Софьи Алексеевны. Эта дородная женщина была действительно крепка, но точно выразился однажды сосед Бугаевых, старый вояка Федор Назаров, почёсывая седую бороду: «Хороша кобылица, да необъезженная». Не хватало на нее силёнок Борису Васильевичу. Муж возле нее крутился волчком, любую прихоть исполнял, гулечкой и голубушкой называл, но все это тоже вызывало нездоровые смешки. При таком голубе, мол, птенчики в гнездышке не появятся.

      Четыре года, как свадьбу сыграли, а толку-то… С этой еще весны Софья Алексеевна сказала мужу: «Давай лучше спать по раздельности, а то у меня голова болит». А он этому вроде как и рад оказался, всем стал сказывать, что вот, мол, болеет Софья Алексеевна, а когда поправится, тогда и детишки у них, как горох, посыплются. «Она у меня к лекарю Павлу Ивановичу ездила, тот сказал, что есть надежда, только снадобий у него маловато. Найду лучшего специалиста – ни перед чем не остановлюсь, лишь бы моя голубушка выздоровела». Невдомёк ему было, что почти сразу после выше обозначенной поездки, в тот день, когда он бранился с мужиками на дальнем поле, пригласила Софья Алексеевна к себе в дом Федора Назарова, якобы затем, чтоб дверь покосившуюся починить, и тот, дверь починив и еще кое-что совершив, почесывая брюхо, сказал довольно сам себе: «Вот, стало быть, и объездили кобылицу».

      От тех дней еще одна тайна осталась у Софьи Алексеевны,