Дань псам. Том 1. Стивен Эриксон

из северной части Генабакиса бытовала поговорка: «Бесстрашен тот, кто будит змею, ибо он забыл законы жизни».

      Паломничьи песнопения доносились и до Силаны.

      Она наблюдала.

      Да, порой смертные забывают. Порой смертным… приходится напоминать.

      Глава третья

      Ведал он, что ему предстоит

      Деяние неблагодарное,

      Но жертвы уже принесены,

      Даны кровавые клятвы.

      Он знал, что пред пылающим ликом

      Ярости нужно ему стоять одному.

      Песнопения ме́сти там,

      Где сойдутся мечи,

      А где смертные жили когда-то,

      Остаются мысли о доме,

      Если бы лишь отворить

      Ту золоченую дверь.

      Стал ли он молить о пощаде,

      Сдался ли, опустив руки?

      Смеялся ли он радостным смехом

      В предвкушении кары?

      (Взгляните еще раз: вот он стоит,

      Слушая ваш осуждающий ропот.

      Пиит вас проклинает,

      Взывает к совести вашей,

      В плаче отводит глаза,

      Не в силах больше смотреть.

      Вас же ничто не проймет,

      Помыслы ваши ничтожны,

      Мелочны ваши стремленья,

      И нет никому дела

      До бренных ваших забот.

      Он примет все на себя,

      Всякую вашу провинность…

      Желаете вы того

      Или же нет…

      Жертвы и клятвы -

      Пустые слова.

      Средь вас нет никого,

      Кто мог бы с ним рядом встать.)

Обращение Рыбака к слушателям во время исполнения «Гривы Хаоса»

      Этим ясным утром, когда с озера дул свежий и теплый бриз, в город стали прибывать путники. Можно ли считать город живым существом? Есть ли у него глаза? Могут ли шаги пробудить его? Встретил ли Даруджистан этим утром взглядом тех, кто смотрел на него? Путники разные – скромные и важные, ступающие неслышно и так, что, кажется, трясутся кости самой Спящей богини. Или то бьется сердце города?

      Увы, увы, у городов нет глаз, как и прочих органов чувств. Камень и гипс, балки, стропила и карнизы, заборы, сады и тихо журчащие фонтаны – все безразлично к утомительным перемещениям жителей. Город не знает голода, не может пробудиться или даже перевернуться в своей могиле.

      А значит, дело за пузатым коротышкой, что сидел за столиком в углу таверны «Феникс», вкушая обильный завтрак, – и вдруг замер с набитым ртом, подавившись выпечкой и яблоком в специях. Глаза его выпучились, лицо стало пунцовым, и в следующий миг ошметки еды полетели на стол и прямо на Мизу, мучившуюся похмельем и, к несчастью, оказавшуюся напротив. Вся в пироге, который приготовила накануне, она молча подняла опухшие глаза и устремила испепеляющий взгляд на человечка.

      Будь слова необходимы, она бы точно их нашла.

      Человечек продолжал задыхаться и кашлять, да так, что потекли слезы.

      Подбежала Салти и стала тряпкой аккуратно вытирать Мизу, неподвижно застывшую в почти монументальной позе.

      Яростный