Зима была холодной. Галина Милоградская

что придётся идти через двор, Алексис отказалась от этой затеи. Прошлёпав мокрыми ногами по полу, ёжась от холода, она подошла к сундукам и раскрыла первый, ныряя в стопку аккуратно сложенной одежды и доставая оттуда длинную, до пят, ночную рубашку из тонкого мягкого хлопка цвета слоновой кости. Она завязывалась под горлом на шёлковый шнурок, а на груди были вышиты шелковыми лентами нежно-розовые цветы. Накинув на плечи шаль, Алексис сдвинула лохань в сторону и быстро накрыла себе на стол.

      Только когда посуда заняла своё место в мойке, а кофе – в кружке, Алексис наконец смогла выдохнуть и расслабиться. На долину опустилась ночь. Робко, будто настраивая инструменты, запели сверчки; сквозь неплотно прикрытый ставень проник луч встававшей над лесом луны, и тут же померк, встречаясь со светом лампы. Дома сейчас бы кричали ночные птицы и шуршал испанский мох. А ещё из кухни доносилось бы ворчание экономки, и на заднем дворе тихо пели бы рабы, подыгрывая себе на джембе*. Сама же Алексис уже лежала бы на пушистой перине и смотрела, как Джон снимает с себя домашний халат и тушит одну за другой свечи…

      Она скучала по нему. Отчаянно скучала по ласковой улыбке и тихому голосу, по долгим разговорам вечерами. Иногда Алексис просыпалась среди ночи и спросонья искала его, чтобы обнять и прижаться носом к ямочке между лопаток. Но руки обнимали пустоту, и тогда хотелось кричать, кричать во весь голос. Она не умела быть одна. Не привыкла.

      Странно, но здесь впервые за несколько лет одиночество не было таким невыносимым. Окружённая чужими людьми, в сотне миль от дома, она чувствовала умиротворение. Возможно, сказывалась усталость и напряжённая дорога, где приходилось постоянно быть на виду, среди десятков незнакомцев. А сейчас, в этой тишине, в домике, затерянном в лесу, ей было тихо. Словно в насмешку до слуха донёсся пронзительный вой. Вздрогнув, Алексис обеспокоенно посмотрела на дверь, но засов выглядел надёжным и крепким. Подумав, она открыла сундук и осторожно достала винтовку. Положив её на колени, снова залезла внутрь и добавила к ней револьвер. Оружие было холодным и тяжёлым, таким же, как когда она впервые взяла его в руки. Забравшись в кровать, Алексис положила револьвер под подушку, а винтовку поставила рядом, прислонив к стене. Перед глазами отчётливо вставал тот день, когда она стала их хозяйкой.

      ***

      «Белый цвет», Вирджиния, 1864 г.

      Мужчина стоял спиной к ней, копаясь в комоде. Кружевные чепцы, панталоны, нижние сорочки летели на пол, покрывая его шёлковым ковром бледных цветов. Алексис шла медленно, почти не дыша, держа в руках большой кухонный нож. Больше никто не посмеет ограбить её! Никто и никогда! Она лучше лично спалит «Белый цвет», но больше его не переступит ни одна нога янки!

      Солдат тем временем покончил с одним ящиком и рванул на себя другой. В этот момент Алексис оказалась как раз над его спиной и, замахнувшись, всадила нож в основание шеи, стараясь не думать о том, что пронзает живую плоть. Мужчина булькнул