Сердце Ангела. Преисподняя Ангела. Уильям Хьёртсберг

я остановился в Йонкерсе и купил пол-литровую бутылку бурбона. К тому моменту, как я миновал Пикскил, она наполовину опустела, и я убрал ее в бардачок: надо же оставить и на обратный путь.

      Вокруг все было засыпано снегом, выдался хороший тихий денек, и мне совершенно не хотелось портить его еженедельным радиообзором гнусавых эстрадных подвываний. После городской желтоватой кашицы мир казался красивым и чистым, как картинка из детской книжки.

      В три с небольшим я добрался до Покипси и выехал на дорогу, ведущую в Плезант-Вэлли. Несмотря на то, что в сих краях находится славный женский университет «Вассар», на пути своем я не встретил ни одной ученой девицы. Зато в пяти километрах от города я увидел кирпичную стену с затейливой аркой чугунных ворот, ограждающую дом и участок земли. На кирпиче красовались бронзовые буквы: «Аркадия». Неврологическая клиника имени Прозерпины Харвест». Я свернул на извилистую дорожку, посыпанную гравием, и, проехав еще с полкилометра в тоннеле из разросшейся туи, остановился перед шестиэтажным зданием красного кирпича в стиле короля Георга, больше походившим на университетское общежитие, чем на сумасшедший дом.

      За приятным фасадом, однако, скрывалась типичная больница: стены казенного бледно-зеленого цвета и отдраенный донельзя серый линолеум. В случае необходимости местные хирурги могли бы оперировать прямо на полу. Напротив ниши, в которой помещался покрытый стеклом стол дежурной, висел большой портрет маслом. С холста на меня мрачно взирала весьма мужеподобная дама, облаченная в траур. Не удостоив вниманием небольшую табличку, привинченную к золоченой раме, я решил, что это и есть Прозерпина Харвест. Передо мной простирался длинный сияющий коридор, по которому белоснежный санитар катил пустую коляску. Потом он свернул и пропал из виду.

      От лечебных заведений меня тошнит: слишком долго я провалялся по госпиталям после ранения. Меня угнетает деловитая стерильность, яркий свет, резиновые подошвы безликих накрахмаленных санитарок, шелестящие вдоль коридора, пропахшего хлоркой. Здесь никогда ничего не меняется – до такой степени, что даже вынос судна возведен в ранг ритуала. Собственные больничные воспоминания накатили на меня душным ужасом. Клиники, как тюрьмы, все похожи одна на другую.

      Дежурная оказалась невзрачной девушкой в белом форменном платье с черной бирочкой, на которой красовалось имя во французском духе: «мисс З. Руно». В задней стене ее закутка был вход в комнату, заставленную картотечными шкафами.

      – Здравствуйте. Слушаю вас.

      Голос мисс Руно был нежнее пуха из ангельского крыла. В толстых стеклах ее лишенных оправы очков отражался свет флюоресцентных ламп.

      – Здравствуйте. Надеюсь, вы сможете мне помочь. Меня зовут Эндрю Конрой, я из Национального института здравоохранения.

      Поставив на стол дипломат из телячьей кожи, я показал ей одну из моих фальшивок. Для этих целей я даже ношу с собой второй бумажник. Распрощавшись с Цифером, я зарядил в прозрачное окошечко соответствующую карточку – и вот я уже ученый.

      Дежурная недоверчиво посмотрела на меня. Ее бледные глаза плавали за