«…Так исчезают заблуждения». Том II. Владимир Леонов

побеждая раздираемые его сомнения. И будут говорит про него: «В нем живет дух Фауста! Дух Пушкина! Всепобеждающий дух познания! «О, верь словам моим. Властью высшей облечено отныне мое слово!».

      Греческий мифологический Аид – обладатель волшебного шлема, делающего его невидимым, но осязаемо присутствующим в мыслях, эмоциях и настроениях.

      Как- то само по себе поэтическое слово, сакральный голос Пушкина, звучащие с тех незримых рубежей, становятся частью человека, частью его сознания, частью его совести, частью счастливой и достойной жизни, не допускающей превращения личности в посредственность, ординарность, в экзистенционально трагическую фигуру, несущую в себе образ жалкого кондотьера и коллаборациониста: «Велик на малые дела»:

      В прежни дни твой милый лепет

      Усмирял сердечный трепет,

      Усыплял мою печаль,

      Ты ласкалась, ты манила

      И от мира уводила

      В очарованную даль.

      Детство и юность Пушкина – это годы скитаний и лишений, сродни юным годам венецианского кондотьера Коллеони Бартоломео, ставшего впоследствии главой Венецианской республики, его гипсовая голова сегодня украшает исторический фасад Венеции.

      Пробившийся на литературный Олимп России с низов, с «нуля» он в чем-то повторение доблести и подвигов итальянского кондотьера Эразмо да Нарни по прозвищу Гаттамелата («сладкоречивая кошка»), конная статуя которого украшает Падую.

      «То, чего не можешь получить, всегда кажется лучше того, что имеешь. В этом и состоит и романтика и идиотизм человеческой жизни».

      «Жить – значит мыслить». Эти слова Цицерона взял себе девизом Вольтером, а затем перенял и Пушкин.

      В творчестве Пушкина чувствовалось нечто вулканическое, чудесное сочетание страстности и мудрости, чарующей любви к жизни и резкого осуждения ее пошлости, его трогательная нежность не боится сатирической улыбки, и весь он – чудо.

      Все, что выходило из -под пера Пушкина, становилось сияющим зерном, перлом. Он – сын гармонии. Он никогда не находился на поводке у Провидения: ни у умалишенных сановников и помешанных на интригах светского бомонда, ни у хвастливых собратьев по промыслу, ни у льстивых —князей – риторов:

      Но как же любо мне

      Осеннею порой, в вечерней тишине,

      В деревне посещать кладбище родовое,

      Где дремлют мертвые в торжественном покое.

      Там неукрашенным могилам есть простор;

      В поэзии же Пушкин- «божественная» капелька подлуного мира, великолепное творение Божьего мира, конспект мудрости и сердца и, как ребенок, искренний и чистый, а потому природная самость проливается в нем «лукулловым пиром», потрясающим великолепием, роскошью и обворожительностью поэтического литого слога, в котором комфортно чувствуют себя и ноктюрн страданий, и сюита покаяния, и окисленный банальностью ум, и полет орлиной