Дорога на две улицы. Мария Метлицкая

грамотно, по делу. Да и кто ей Маша? Не родня, это правда. Сделано все было… Впрочем, разве можно говорить о том, что сделано все было правильно? «Грамотно и достойно» – тоже из Элькиного лексикона.

      А ведь сделано все было именно так. Как ни крути. Значит – ханжество? Если кроме благодарности еще какой-то внутренний упрек?

      Слишком четко. Слишком грамотно. Даже карточки в кафе – где и как рассаживаться. Словно Эля занималась этим всю жизнь. Хотя, за что она ни возьмется – все у нее выходит. Как говорит Яша, «холодным умом». Ей бы в Совет министров – Борины слова.

      И Яшин ответ – бедные министры!

      Тогда еще шутили…

      Теперь надо было пережить этот день – день похорон. А потом учиться жить заново.

      И он настал, этот день. Не исчезло седьмое число в календаре. Не исчезло. Седьмое октября. «Страшный день календаря».

* * *

      После похорон Гаяне увезла родственница, тетка Ануш, к себе в Монино. Единственная родня, сестра умершего отца. Странная, «полусумасшедшая», как говорил Борис. С редкими просветлениями сознания. Хотя какая разница. У них Гаяне оставаться отказалась.

      Через два дня после похорон Борис вышел на работу. И это было выходом – для всех. И для него – в первую очередь.

      А Юра приехал через пять дней. Страшный, заросший, черный. Сходил на кладбище и пил на кухне – один. Елена пыталась его накормить – он молчал и ни к чему не прикасался.

      Через три дня стал собираться. Елена полезла по шкафам – вытаскивала какие-то банки из запасов: тушенку, шпроты, сгущенное молоко. Положила Юре в рюкзак. Он кивнул:

      – Спасибо! – И ушел.

      Ольга съездила в Монино к Гаяне. Не застала – тетка сказала, что «Гаяне все гуляет».

      – В каком смысле? – не поняла Ольга.

      – А в прямом, – ответила та. – Уходит рано утром – в поле, в лес. Видели ее на станции. Просто бродит как тень. Один раз пришла без обуви – говорит, потеряла. А на дворе холод, дождь. Я ее спиртом растерла и стакан влила внутрь. Не заболела. А говорила, что надеялась. У нее легкие слабые, а тут – ничего. Странно даже.

      Ольга оставила денег и, выпив чаю, засобиралась на станцию.

      Видела, как Ануш ловко смахнула деньги в карман передника.

* * *

      В квартире было тихо – ходили на цыпочках, говорили шепотом. Ирка уехала в Ленинград к подружке – вот и славно, всем легче.

      Никоша рисовал и почти не выходил из комнаты. Обошлись, слава богу, одним приступом.

      Борис Васильевич молча съедал ужин и уходил в кабинет. Там же и ночевал – на диване. Елена заходила перед сном и желала ему спокойной ночи. Он поднимал глаза от книги или рукописи и вежливо отвечал: «И тебе также».

      Елена клала на стол снотворное. Однажды он сказал:

      – Бесполезно. Все равно не берет.

      Она развела руками:

      – Что же делать, Боря?

      – Я бы тебе сказал, Леночка, да боюсь расстроить.

      Теперь не спала она – по нескольку раз ночью вставала и заглядывала в кабинет.

      Облегченно вздыхала – дышит. И тихо выходила из комнаты.

      Ольга спросила:

      – А