Золотой контур. Виктория Александровна Соколова

что надо говорить в таком случае.

      Илья устало улыбнулся:

      – Прости, что нагрузил.

      – Нет, всё нормально. Это какая-то… тяжёлая история.

      – Люди, знаешь ли, и похуже живут. Прошлое всегда тяжело вспоминать, даже если в нём много хороших моментов. Что-то радостное можно найти всегда.

      – Например?

      – Например, эта женщина подарила мне ребёнка, которого я очень люблю.

      Я задумываюсь. Илья наклоняется ко мне поближе:

      – А теперь ты.

      – Я? – может, сбежать, пока не поздно?

      – Расскажи свою историю?

      – О… Ну… Мне нечего рассказывать. Отец умер, когда я была в начальной школе, и, если честно, я уже не особо помню ни его голоса, ни черты лица. С мамой отношения нейтральные, – пожимаю плечами. Не хочу выносить для него все скелеты из шкафа нашей семьи. Да и у кого их нет?

      – Это как?

      – Мы редко видимся. Когда получается встретиться, можем либо ругаться, либо нормально разговаривать. Но не секретничаем, как подружки. Ещё у меня есть сестра, у неё муж и четверо детей. Разница у нас небольшая, и в подростковом возрасте мы были ближе, чем сейчас. Подруг у меня нет.

      – А друзья?

      – Есть друг детства, Серёжа. Предупреждая вопрос, у нас с ним никогда ничего не было и не будет, никто ни на кого не претендует. В школьные годы мы вместе гуляли, на велосипедах катались, в кино ходили. Я книги читала. Потом поступила в пед, а он – в актёрский.

      – До сих пор общаетесь?

      – Да. Я, честно говоря, не совсем знаю, как у него дела по жизни, но разве ж это важно?

      Илья удивленно приподнимает бровь, а затем пожимает плечами:

      – Если вам так удобнее, то нет.

      Конечно же, ни на каких велосипедах я не каталась. Моя юность наполнена чередой событий, чаще всего – криминальных. Меня в школе ставили в пример девиантного поведения. Но я не люблю об этом рассказывать.

      Мы разговариваем ещё около часу, после чего Илья подвозит меня до дома.

      А теперь – самое время собрать яйца в кулак, ведь впереди меня ждёт разговор с матерью.

      Когда я вхожу в квартиру, мне в нос ударяет малознакомый для этого жилища запах домашней выпечки. Мама, опухшая, усталая, с поникшей головой, хлопочет на кухне. Откуда-то нашла в моём логове еду… Странно. У меня так не получается.

      Собственно, такой я её и видела в свои шестнадцать лет: заплаканную, убитую жизнью, нервную и апатичную. Мне же не хватает только алкогольных вертолётов над головой и пропахшей сигаретами одежды, чтобы снова окунуться в ту атмосферу.

      Я разуваюсь и осторожно пересекаю коридор, молча сажусь за стол и наблюдаю за мамиными движениями. Она, всё так же опустив глаза, тихо говорит:

      – Рада, что ты всё-таки вернулась.

      – Конечно, это же моя квартира.

      – Ты знаешь, наверное я виновата, – она говорит это абсолютно сухо и без эмоций, поскольку на самом деле так не считает.

      – Да, наверное, я тоже.

      – Не