Баренцева весна. Оганес Григорьевич Мартиросян

и вышел на улицу, но в подъезде подумал:

      – Машины, эта философия будущего, состоящая из металла и роз, одуванчиков, ждущих ветра, ехали без конца.

      Винсент шагал параллельно, ждал перерыва, обрыва движения, чтоб перейти дорогу. Он спешил в магазин.

      – Я хочу купить желтое с черным, синее с красным, белое с длинным. Рисовать то, что разворачивается в моей голове и выходит наружу. Я не тороплюсь, не спешу. Все свои картины я обмакнул в собственную судьбу, придав им крови и страсти. Плеснув одиночества, звезд, кафе, проституток, зуавов, крестьян, полей, деревьев, болезни, высот, падений и гибели. Есть разные города, один из них полон боевиков, хлеба, осени, крыжовника, песка и страны. Алеппо – это четверостишие, в нем все здания в четыре этажа. Из труб идет дым, жарится мясо, дети обступают матерей, берут в кольцо Ленинград, город, который ушел на дно, требуют, просят, ждут. Ничего, немного сухарей, консервы, палатка, лодка, с выездом на природу, с отдыхом, тишиной, которую не нарушит никто. Даже птицы умолкнут, глядя на меня сквозь очки. В моих руках кисть – дирижерская палочка. Так я рисую. Под давлением своих работ я выхожу и танцую на рынке, я выбрасываюсь из окна, я слушаю Курта Кобейна, я выключаю голову и ничего не смотрю. Закапав в глаза чернила, выжатые из сердец.

      Винсент написал брату, попросил выслать немного денег, моря и здравствия. Отправив письмо, полное высоты и правительства, он сел на трамвай. Вошел в чужое движение, попал в него, посетил. Сделал своим на время. Мелькнули завод имени воздуха, театр имени пламени, кафе имени льва.

      – Но моя гибель может скрываться вон в том человеке в кожаной куртке, который носит бороду и усы, глядит на меня, в сторону, из окна. Чинит взглядом пространство, вышедшее из строя. Хочется подойти к женщине, сидящей напротив вселенной, но она откажет, потому что к ней в этот миг подключатся все женщины мира, они скажут нет, я замужем и у меня дети, а если я подойду к другой, то история повторится, иначе вторую отключат от сети, она станет самой собой, что преступление, вызов, Иисус и теракт.

      Пролетела синица. Заговор одного человека против всего мира.

      – Вот с чем мы имеем дело сейчас, – подумал Винсент в основном про себя.

      Он ехал, кипя и горя, провоцируя свою внешность на раннюю старость, смотрел на свои черные ногти, желтые пальцы, синие брюки.

      – Кругом драгдилеры, всюду они, надо быть очень осторожным, надо ступать очень тихо, почти не дышать, проскальзывать в комнату, задергивать шторы и лежать, не шевелясь и не двигаясь.

      Сошел на Степной, прошагал в библиотеку, где попросил Плотина. Сидел, любуясь девушкой впереди себя. Выщипывал глазами строки, отправлял их в себя. Медленно, по одной и ощущая вкус. В туалете курил. Вспоминал, как неделю назад хотел расходовать в день пять сигарет.

      – Но как не курить, когда такая жизнь. Сигареты словно возвращают молодость. На три минуты. Хоть так.

      Уставился на себя, подойдя к зеркалу, висящему на стене.

      – Почему я стою, выпуская дым, а не дарю первой