1991. Дивный сон. Рукопись, найденная в тюремной камере. Сергей В. Бойко

большущей комнате собрался полумрак; сквозь дыры в шторах свет украдкой залезает и застывает на многочисленных бутылках на полу, по столикам и пуфикам, роялю и каминной полке (плохие репродукции из Босха наклеены на зеркале каминном). Камин давно угас. В углах застыли тени. Топорщится засохшим лопухом огромная фарфоровая ваза; над ней, как тяжкий грех, нависла люстра, запрятанная в кокон черной тюли. Колючки лопуха-репейника и пыль – повсюду.

      Убого выдержанная в таком болезненном, но неслучайном стиле (я бы назвал его «Infernal», если можно), вся комната неискренне мертва, и только сабля и старинное ружье выламываются из бутафорской смерти, предполагая действие и смерть не «понарошку», – и над широкой низкою лежанкой они висят (подчеркнуто не украшая стену) функционально, как над ванной полотенца.

      Расположился на лежанке Вольдемар. На белокаменном лице его застыли (в антиномическом слияньи) страх и ярость – стремительность бушующего вала, закованного в ледяном торосе. Он кутается в шелковый халат и смотрит на стоящего перед его лежанкой Шмагу, щекастого и крепкого мужчину. Тот улыбается и произносит:

      – На крытке отказняк крутой.

      От этих слов лед трогается, нарастает ярость, но Вольдемар пока еще молчит, а Шмага продолжает говорить улыбкой алой:

      – Серый в отказе. В завязку уходит. Работать он больше не будет. Хочет…

      – Не будет со мной? Или ни с кем? – перебивает Вольдемар.– Ну? Шмага!

      Шмага неопределенно крутит толстыми пальцами, и Вольдемар повышает голос:

      – Да говори ты! Не тяни!

      Шмага подбирается, но улыбаться не перестает, отвечает развязно:

      – Во-об-ще! С крытки передают, завязать решил.

      Вольдемар усаживается по-турецки.

      – Ну и дурак, – констатирует он и добавляет коварно: – А может, не дурак? А, Шмага?

      Доверчивый Шмага делает полшажка вперед и говорит с преданным наклоном:

      – Можем попугать. Пока не откинулся. Ребятки там есть – готовы и ждут команды.

      – Значит, так.

      Вольдемар взмахивает руками, от чего рукава халата взлетают до плеч. Сжимает кулачищи, упирает их в колени и начинает говорить, тихо-тихо и очень медленно:

      – Серый – мой друг. Тебе из-за бабок не понять, да этого и не требуется. Но все мы – и ты в том числе, – мы ему очень сильно обязаны. Он за всех нас свой срок доматывает. Через четыре месяца откинется. И пусть живет. Как считает нужным.

      И добавляет с плохо скрываемой яростью:

      – Понял? Меня? Гнида!

      Шмага оскорбленно выпрямляется. Улыбочка та же, но взгляд недобрый. Вольдемар с сожалением замечает ему по поводу такой реакции:

      – Значит, не понял…

      А Шмага – простая душа – цедит сквозь зубы, не ведая опасности:

      – Да пошел он! Паскуда! Попадется мне…

      – Что-о?!

      Вольдемар подается вперед, и Шмага отшатывается, как от удара, но Вольдемар достает его властным:

      – Стоя-ать!

      И Шмага замирает, шепчет бледной улыбкой:

      – Ты чего, Вольд?

      А Вольдемар окончательно выходит из себя, таращит на бедного