Ниже полета ворона. Ян М. Ворожцов

а глаза влажные и красные, как вареные яйца. Он постоял над пленником, сплюнул в сторону, снял шляпу, пригладил волосы и опять надел шляпу.

      Надо бы его раздеть, предложил он.

      Кареглазый косо глянул на длиннолицего.

      Снять с него одежки хочешь, спросил он.

      Хочу чтобы не удрал нам еще обратный путь идти.

      Ну что посеешь то и пожнешь, коротко ответил кареглазый и туго затянул узлы.

      Оттуда все четверо отправились в обратный путь – они выбрались из багрово-красного ущелья, окрашенного спермацетовым солнцем, бывшего русла умершей реки, куда сверху, из зигзагообразной прорехи, сыпался сор, листья, ветки и песок. А бывало и кости. Их все еще было трое. Четвертый не из них. Голый, как Христос, идет за вьючным мулом на босу ногу, только срам прикрыт дешевой мануфактурой. Запястья схвачены веревкой, другой конец ее намотан на рожок седла, в котором восседает длиннолицый. После дня пути глаза Джона Авраама заплыли и потемнели. Во рту его пылает огонь, у огня – ладони, пятки и размалеванные лица первобытных людей. Потрескавшиеся губы кровоточат, хочется пить. На зубах скрипит втянутый через щели песок, и в сухой полости носоглотки фантастическими фресками стоит вдыхаемая пыль из-под лошадиных копыт. Воздух безветренный.

      Твердая белая почва, будто окрашенная природными окислами, становилась коричнево-красной и надолго сохраняла следы лошадиных копыт, но была менее благосклонна к израненным ступням босоногого преступника. Совсем скоро они вернулись на просторные, но пустые, как кладбища, пастбища, где белели кости гигантов – подобные китовым скелетам на дне высохших морей.

      Зубы белые-белые и блестят жемчугом, ни кусочка гнилой плоти на них, только разрозненные клочки слипшейся истрепанной шерсти, несомой ленивым суховеем, крохотные перекати-поле в обжигающе-горячем застоявшемся воздухе. Кареглазый, обливаясь испариной, сидел враскачку в седле, утирал перекошенное лицо шейным платком и не мог отвести взгляд от жуткой мешанины, мерещившейся ему вдалеке. Там миллионы перекрученных членов сходились в одну точку, и руки, и ноги, и тела, и рты, и уши, и глаза, как сухие ветви и сухие листья, все трепетало, пронизанное жаром, зноем, в одном котле.

      Солнце исчезало, потом вновь восходило, меняясь местами с луной, как в руках жонглера, небо и земля были соединены разукрашенными линиями, похожими на позвоночные столбы титанов, геркулесов, атлантов, богов, кариатид. Странные безымянные места, окутанные дремотой пространства, раскинувшие свои всемогущие члены во всех направлениях, как человек, пригвожденный к кресту, чей нечаянный жест мог быть воспринят как проклятье или благословение, и, в силу веры, немедленно обретал могущество над всем живым. По черноземному ландшафту равнин вдалеке брели, исчезая в сизом типчаке, вилороги с безволосыми крупами. Длиннолицый разглядывал парящих над ними птиц, а горбоносый стрелял по пустынным грызунам, выскакивающим на тропу перед ними, они