Ниже полета ворона. Ян М. Ворожцов

ем пропотевших плащах с прорехами для головы, у третьего кареглазого мальчишки брови и ресницы светлые-светлые, будто выгорели от адской жары. Настоящие имена эти трое в здешних краях не произносили – так и были друг для друга просто кареглазым, горбоносым и длиннолицым. Полоса красной зари и далекий шлейф вулканического пепла в тефлоновом небе возвещают об их пришествии в этот приграничный город, над которым мечутся покрытые пылью птицы. Всадники молчаливой процессией двигаются вдоль припорошенных пепельно-серыми хлопьями бесцветных домов по пустынной улице. В сажевых окнах виден блеск зажженных свечей. Они минуют бледные гикори и жухлый сад, оставляют лошадей и одного-единственного мула, нагруженного барахлом, подвязав их за чембуры к коновязи у гостиничной площади, что испещрена влажными дорожками рифленых следов поверх слоя сухого пепла. Горбоносый тушит самокрутку. Кареглазый топчется с ноги на ногу.

      Благоразумно ли тут лошадей оставлять, спросил он.

      А что не благоразумно по-твоему, покосился длиннолицый.

      Да нет они ведь и задохнуться могут.

      От вони нашего горбоносого ставленника не подохли и тут не подохнут.

      Длиннолицему открыл дверь изнутри привратник, и все трое вошли в заполненную бледно-белыми людьми залу, где было темно и туманно даже несмотря на то, что какой-то темнокожий мужчина с фитильной жердью зажигал многочисленные свечи – под потолком, оживляя дрожью пламени незатейливый водяной рисунок на штукатурке, сотней свечей пылала люстра, и хотя саму ее, окутанную пылью, было не разглядеть, но слабо светилось пламя ее дальних звезд. Свечи горели на подсвечниках, в простенки между громадных, как в церкви, окон были ввинчены канделябры, всюду этот плавящийся изжелта-белый воск в течение дня принимал различные формы, постепенно превращаясь в своеобразные экспонаты кунсткамеры, демонстрируя все этапы жизни какого-то жуткого существа, от рождения и до смерти, а в конце концов свеча потухала в восковой лужице, и та застывала, как гнущийся под песчаной бурей мусульманский аскет; и десятки людей, чувствуя себя древними очевидцами первых восходов и закатов, стояли угольно-черной формацией сгущенной пыли, оттаивая в красном свете восходящего солнца, как фигуры изо льда на маскараде в стране невиданных чудес, их пронизывал трепет и благоговение, и любовь.

      Кареглазый, длиннолицый и горбоносый прошли мимо этих людей, но прежде, чем подняться по лестнице, кареглазый оглянулся.

      Четвертый, что ждал их тут какое-то время, был из местных – он теребил соломенную шляпу в руках и скалил кривые зубы.

      Ну где он, спросил длиннолицый.

      Последний дверь по коридор.

      Уверен?

      Да сэр.

      Это хорошо что уверен, сказал длиннолицый и сунул ему скомканную бумажку, оружие у тебя есть какое-нибудь.

      Есть оружие, сказал мужчина, надел шляпу и вытащил из-за ремня револьвер.

      Эй ты обойди и следи за окнами если попытается удрать.

      Кареглазый угрюмо кивнул и поспешно ретировался. Длиннолицый прошел по коридору, остальные последовали за ним – втроем они застопорились у двери, ожидая и прислушиваясь, а через минуту расслышали какую-то возню.

      Я говорю с Джоном Авраамом, спросил горбоносый.

      Ответа не было.

      Знаю что с ним.

      Послышались шаги.

      Сдайся по-хорошему и я зачитаю перечень преступлений за которые тебя повесят бежать некуда ты окружен.

      Я вооружен, ответил приглушенный голос.

      Не ты один, сказал длиннолицый.

      Не будь идиотом нас больше.

      Я вас предупредил.

      Выходи по-хорошему, крикнул длиннолицый.

      Не пойдет.

      Ты хочешь умереть здесь, спросил горбоносый.

      Я вообще не собираюсь умирать, ответил им голос.

      Чем ты вооружен?

      А ты войди и проверь ну же.

      Что делать будем, прошептал длиннолицый.

      Черт меня дери если знаю, сказал горбоносый.

      Немолодой мужчина в жилетке с перламутровыми пуговицами и галстуке, с черными взмокшими от пота волосами, послушал, как они обмениваются репликами за дверью – торопливо пересек комнату, держа кольт в руке, подошел к застекленной ширме портфнетра, выглянул на улицу. На сандрике, толкая друг друга, скучились сизо-серые голуби. В переулке за гостиницей никого не было видно.

      Джон Авраам ты слышишь меня, произнес голос.

      Я тут не один, соврал он.

      А кто с тобой?

      Со мной женщина и я ее застрелю если войдете.

      Ты блефуешь, сказал горбоносый.

      Уверен, спросил он и приложил немалые усилия в попытке бесшумно сложить перегородку ширмы, но безуспешно.

      Вновь послышался обмен короткими репликами, Джон Авраам оглянулся – дверь распахнулась от удара ноги, старая щеколда слетела с петель, и щепки рамы посыпались на пол.

      Темную