C'est La Vie. Три года осени. Александра Астахова

пропала. Время пришло, мечта исполнилась!

      Мадлен это знала и вкладывала сейчас в свою атласную ленточку, которую крепко держала в руках, столько эмоций и чувств, что от напряжения её ладони задрожали и стали влажными. Собравшись с мыслями, она робко с данью уважения стала повязывать на ограждение ярко-жёлтую мечту. Покончив с незамысловатым узлом, то ли от недоверия или доли разочарования, а возможно и для пущей надёжности, Мадлен бросила в воду монету.

      – Я знаю это грош, – шёпотом произнесла она. – Разве можно подкупить жизнь?

      Её ненароком сказанные слова вызвали во мне тревогу: подул ветер, гладь воды вздрогнула и плавной рябью понеслась к берегам. Пёс уловил моё дыхание – движение ветра и подошёл к Мадлен. Он уткнулся носом ей в ноги, словно желая объяснить, что я плат не взимаю и не набиваю цен за мечты. Мадлен наклонилась и погладила пса за ухом.

      – Почему ты ходишь за мной? У меня нет с собой даже крошки хлеба, мне нечем тебя угостить.

      Не обращая внимания на её слова, пёс лишь резво завилял хвостом. Он знал: еду можно выпросить, а вот любовь – никогда.

      Так заканчивался день и снова всё опять по кругу: десять, одиннадцать. Полночь. Поздней ночью композитор, дописав текст, лёг спать. И пока над спящим городом сновидения убаюкивали время, кто-то всесильный подводил стрелки незримых часов: тик-так, тик-так. …Рассвет.

      ***

      День начинается после завершения ночи, не правда ли? Но не все ли равно, если утром идёт скверный дождь?

      – Как ты там? – Твердил про себя скрипач.

      Вспоминая о своей дочери, он брёл по мокрым улицам. Брёл в бреду, на ходу подбирая ответ. Множество вариаций её безответного существования бросали его из крайности в крайность – он страдал, надеялся, проклинал. Одновременность всех этих чувств действовала похлеще серной кислоты, он словно заживо сгорал изнутри. – Один, один я всегда один. – Вырвалось вдруг из его выжженной груди. И с прерывистым вздохом хватаясь за воздух, ссутулившись, как дряхлый старик, он скрылся в чертогах подземного перехода.

      Раздалась музыка. Раздалась и побежала по белым облупленным стенам. Побежала, спотыкаясь об тоненькие нити трещин. Подземный переход ожил, голос скрипки говорил громко, навзрыд, пока за спиной не прозвучал чей-то голос.

      – Как ты?

      Скрипач обернулся. Оборвалась музыка.

      – Здравствуй. – Среди немногочисленных прохожих без зонта приветствовал его давний знакомый. – Я переживаю за твоё здоровье. Ты играешь на улице и… тебя не узнать. Ты отводишь, прячешь глаза. – Он досадно развёл руками. – А этот внешний вид? Что ж, если быть честным, тебе к лицу этот выцветший старый берет.

      Молча, скривив губы в подобии улыбки, скрипач убрал скрипку и повёл знакомого в ближайший парк.

      В этот час над городом разверзлось синее небо. Два человека неторопливо шли по тротуару, не обращая внимания, как вслед за ними медленно вальсировал листопад.

      Они