Одесская сага. Ноев ковчег. Юлия Артюхович (Верба)

культура и диктатура пролетариата вместо еврейской местечковости. Евсекция была создана еще 1918 году, но в Одессе популярность набирала относительно медленно. Тем не менее, ярая сторонница прогресса выхватила молот и сделала первый удар. По скрижали с грохотом пробежала огромная трещина.

      – Вот видите‚ ничего не случилось! Гром не грянул! Можете продолжать! – улыбнулась революционерка.

      Гедаля допил, аккуратно поставил стакан и посмотрел на Софу Полонскую:

      – Вы же будете следующие. Ваши храмы тоже закроют.

      Мама приедет

      – Анна Ивановна, феникс вы мой сизокрылый, – похлопал Аньку по гипсу завотделением хирургии и травматологии. – Танцуйте! К вам гости!

      Анька повернула голову – на пороге стояла мама, Ирина Ивановна Беззуб, и внезапно вытянувшийся еще больше, худой и нескладный Котька.

      – Доченька… Доченька моя, – прошептала Фира, делая шаг к кровати.

      Анька стиснула зубы и отвернулась.

      – Анечка, ты можешь говорить?

      – Владимир Львович, можно, я посплю? Что-то я устала.

      – Ничего, еще отоспишься, давай, не смущайся. А вы чего оробели – обнимайте! Только на гипс не садитесь.

      Фира дрожащей рукой погладила Анину щеку, потом загипсованную ногу на вытяжке и улыбнулась:

      – Ты ж моя несгибаемая…

      – Скорее ненужная.

      – Анечка, ты что? Я приехала, как только узнала.

      – Через два месяца? Вы пешком из Одессы шли?

      Анька зажмурилась, чтобы скрыть слезы, и отвернула голову:

      – Не хочу вас видеть! И разговаривать не хочу!

      Фира присела на край кровати и погладила ее по коротко остриженной светлой голове.

      – Ну и не говори. А я рядом посижу. И вообще, придется тебе, девочка, мучиться моим обществом, пока гипс не снимут. Так что давай, выздоравливай.

      Аня отвернулась. Фира просидела минут пять молча, поглаживая одеялко, а потом слизала проступившую кровь с прокушенной губы и поднялась.

      – Пойду пищеблок ваш проверю, а то как ты тут выжила без нормального бульона, даже не представляю.

      Котька плюхнулся рядом с Аней и потрогал ее за плечо:

      – Ань, Анечка, ну открой глаза, ну поговори со мной… А? Ну я все понимаю, ну нельзя так, ты ж не знаешь, что дома случилось. Ну не могли мы раньше…

      Аня повернула голову к Коте и прошипела:

      – А что такое могло случиться, чтобы к родной дочери, которая при смерти, вся переломанная, приехать два месяца нельзя было? Вам что, не сообщили?! Не верю! Забыл, кем я работаю?!

      – Анька, ты не понимаешь…

      – Да все я понимаю! Задолбались вы меня спасать, видимо…

      – Дура ты! – вспыхнул Костик. – Дура! Папа умер!

      Анька остекленела: – Как? Когда?!

      – 11 июня. Сердце. Сначала в аэроплане удар случился.

      – В каком аэроплане?

      – Ты ж дома сколько не была? Он с железной дороги ушел, точнее, его ушли. Его удар хватил, но Лелька