Камелиада. Анастасия Антоновна Носова

Вы можете обсудить это с министром еще раз, когда она вернется. Гарантирую, что решение не изменится. Все последующие ваши проекты будут курироваться министерством на этапе идеи, во избежание конфликтов и волнений. Настоятельно рекомендую поставить свои творческие порывы и таланты на служение партии…

      Рита вывалилась из Министерства на свежий воздух с тем же рвением, если бы провела в тюрьме по меньшей мере год. Щукин еле поспевал за ней, но свое нетерпение и вопросы вынужден был придержать до гримерки.

      – Рита, не молчи.

      – Толку-то от наших с тобой разговоров?

      – Легче станет.

      – Легче не станет даже если с верховной властью на равных говорить, Рома. Они же нам все косточки перемалывают, будь ты верховный главнокомандующий или клерк последний, они их и друг другу перемалывают. И человеческие души через ту же мясорубку пропускают: сначала свою, а потом всех тех, кто рядом окажется.

      – Вы же поговорили? Они предложили альтернативу?

      Рита молчала, пока Щукин придерживал дверь на входе в театр. Только в близи репетиционных комнат, она будто почувствовала себя более защищенной, очнулась.

      – Поговорили. И предложили нам другой балет ставить, кажется… – пробормотала Рита и в каком-то отчаянии, накинувшемся на нее внезапно, в душевных переживаниях и усталости она опустилась в кресло в гримерке.

      Мучали ее неопределенность ситуации и незнание будущего, мучала неразборчивость и непреклонность властей, которые в нынешние годы как никогда сами боялись многого и сами мучились подозрениями, страшились потерять свое влияние, и чем больше страшились, тем быстрее приближали день, когда оно будет потеряно. Народ, простой и непростой, богатый или бедный устал от нравоучений и запретов, от цензуры, у которой, безусловно, были и суровые основания. С одной стороны, все это было оправдано как-то и кем-то по праву, с другой же стороны, в руках человека одержимого и фанатичного система обретала очертания не добра, а зла. Советская система не упраздняла человечность, более того, могла стать достойной опорой для человечности, но люди… Люди! Человечность упраздняли люди в этой системе. Те, которые в этой человечности разуверились.

      Такой была Фомина. Среди всех возможных радостей жизни она получала разве что поощрения начальства за свою образцовую партийность, предприимчивость, веру режиму. Но начальство меняется, и что остается человеку? Личности? Женщине? Женщине, которая понижение на карьерной лестнице, смену должности (только и всего!) воспринимает, как личную обиду? Ни любви не было у нее, ни вдохновляющей на свершения собственной идеи, направления, куда стремиться душе… А была идея общая, идея партии и системы, в какой-то мере даже созидательная, вероятно, созидательная для Министра культуры в коммунистической партии. Ее творческие порывы всегда стремились к нулю, утяжеленные весом цензуры и партии. Связанная по рукам женщина (кем связанная? Да собой же!), так и не нашедшая женского счастья. Более того, не признавшая