Камелиада. Анастасия Антоновна Носова

думаете, как сделал бы сам писатель? А может, как лучше могла сделать я? – она улыбнулась, окинув взглядом труппу, с беспокойством поглядывающую за происходящим. – Бросьте, вы же знаете нас обоих лучше, чем мы сами, правда, товарищи?

      Рита обернулась на коллег по ремеслу. Ее партнёр сидел, обхватив колени, смотрел исподлобья. Массовка стояла неподвижно, шушукались. Только Лёва Атрохов ободряюще кивал.

      – Ну-с, дела. – донеслось из зрительного зала – Тык…

      – Я запрещаю. Это все. Сворачиваемся. – и снова ухнуло эхо, верной псиной повторяя за председателем.

      Комиссия собиралась покинуть зал. Их намерения один человек в оркестровой яме счёл преждевременными. Все ему здесь казалось постановкой и заговором. Он вскочил на сцену как человек с улицы, но остановился, подумал, вспомнил, кто он по праву, гордо вздёрнул подбородок.

      – Мы сделали… Мы сделали балет. Вы… перечеркиваете?!

      – Да, перечеркиваю! – у председателя визг сорвался на хрип, голос пропал на секунду, разразился с новой силой. – Перечеркиваю и возражений не будет! Так ведь, Нина Геннадьевна?

      Нина Геннадьевна повела плечами, неуютно ей было это все, замерла она между Ритой и комиссией, не знала, кому честь отдать, кому реверанс.

      – Мы пытались как-то тоже, не получилось… Не знаю я, товарищи, ох, не знаю…

      Лева Атрохов громко кашлянул, умолчал.

      – Не погубите, товарищ председатель, – взмолился Щукин. – Мы с публикой об одном говорим. Вы – о разном.

      – И вам не хворать, Рома.

      Хлопнула дверь. Председатель и ее свита по очереди вышли из зрительного зала. С ними ушёл запах несвободы, театр ожил и продолжил жить своей жизнью. Балерины перестали шушукаться, голос звучал в полную силу, и в голосе этом были недоумение, возмущение, горечь, страх. И лишь в одном отголоске, в Ритином разговоре с дирижером Щукиным теплилось даже не знание, но лишь интуитивное чувство того, что они будут делать теперь.

      Свернули с Пушкинской на Горького. Ленин с постамента смотрел чинно, тоже не признавал «вольностей» в искусстве, наверное.

      Рита посильнее закуталась в свое пальто, Щукин поежился, продолжая ее движение. Шли нога в ногу и молчали. Рита не выдержала первой, кипело внутри, пар будто бы от неё шёл, не могла поверить в то, что Министерство не прониклось ее идеями, ее мировоззрением. Народ от неё защищали? Или свою шаткую политическую карьеру?

      – На первую генеральную завалились. Ни здрасьте, ни до свидания. И о какой-то культуре говорят.

      Ответа не последовало. Щукин запрятался в высоком воротнике куртки, скрылся, и для верности замотался шарфом до самого носа. Он все уже высказал там, так у него, спокойного характером, негодование проявлялось, все лишнее в себе держал, а что из ряду вон сразу при всех обнажалось.

      – Так, Риточка, оно так. Да только подумать надо. Решение окончательное?

      – А Фомина, думаешь, отступится. У неё любое прикосновение к мужчине уже вольность, да прости Господи, порнография. Так можно все дуэтные партии при желании