Начистоту в ли-бемоле. Ли Гевара

Можно всех посмотреть? – говорю ему, мелочь выискивая.

      Отвечает: – Да ты сперва с собственным искру высеки.

      Что бродить городами да пасеками да выселками,

      коли дома нет ни души?

      – Я б дышала, – кричу, – да лучше бы было пусто там.

      В пустоте так сподручней, ежели вслух да устными,

      только засели звери озлобленные Заратустрами:

      и ты, мол, умрёшь. Не взыщи.

      Покажи, – умоляю, – дай ещё вариантов мне,

      сколько можно самой страдать, а чужого радовать,

      сколько мучиться телу хрупкому, телу рабьему

      в прокрустовых клешнях сцилл?

      Вон их сколько иных – здоровых, красивых, ладных!

      Я не стану в долгу, я тебе доплачу, коли надобно;

      аль на что-то найдёшь акциз?

      Ухмыляется сутенёр, рыло страшное, взгляд с поволокою.

      Тянет мне бересту да с лица убирает локоны:

      – Что ж, гляди, напросилась сама: две колонки тут,

      пыл да жар собрал, самый цимес,

      только вот твоя – правая. Влево даже не взглядывай.

      Разворачиваю, читаю – и сердце пронзает надолбом:

      там, где лево, там, где нельзя – имён океаны налиты.

      Там, где право – одно.

      Моё?..

      …И кричит, и вопит мировая душа в одиночестве,

      неименуема, без памяти да без отчества,

      по семи миллиардам кусочками раскурочена.

      Зверь мешает-меняет кусочки, как ему хочется.

      Пусть её, пусть орёт.

      ОН. Так, выходит, у нас на всех – одна душа? И, сколько ни старайся, какие-то её части обязательно будут страдать? Никакого выхода?

      ОНА. Было бы довольно трагично, если так.

      Оба долго молчат. Слышен стук колёс. Неприятно поскрипывает бутылка, зажатая между стёкол окна – испытанный «кондиционер» для всякого вагона эконом-класса, символ изобретательности постсоветского населения. Постмодернизм, быть может. Наконец, молчание прерывается ЕЁ голосом сверху.

      ОНА. Если осень – это брызги солнца в стёкла,

      в приопущенные веки занавесок,

      то зачем тогда под облачным навесом

      всё равно она – хорошая – промокла?

      Если осень – это шаткие ступени

      из рассохшихся солёных струн причала,

      то зачем она – хорошая – кричала,

      когда прочие – заботливые – пели?

      Если осень – просто груда жёлтой пыли,

      то зачем-то станет что-нибудь не жёлтым.

      Брызги будут – снега. Будет что-то,

      чтоб она – хорошая – остыла.

      И тогда коснутся пальцы – без прелюдий –

      струн, каких уже давно не носят…

      Просто было что-то – очень осень –

      что она – плохая – не забудет.

      ОН. Перестань. Ты совсем не плохая. Плохой человек не смог бы писать такие стихи, поверь мне. Я – не могу.

      ОНА. Да ведь я просто берег. Стихи прибивает ко мне волной.

      Те, что разбились о скалы – кто-нибудь да спасёт.

      Я хотела бы вырасти, городом стать, страной, –

      но