Читая Тэффи. Геннадий Николаевич Седов

двух часов, посетителей впускали небольшими группами, нянька сопрела на жаре, ахала и охала. Она мысленно произносила слова, которые собиралась ему сказать. Подмышками было мокро, чесалось.

      «Опозорюсь, – стучало в мыслях, – уйти пока не поздно!»

      – Пожалуйте, барышня, – приоткрыл дверь дежурный.

      Поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж, миновали веранду, вошли в переднюю. Мимо прошла весело что-то напевая молодая дама, за ней усатый господин в чесучовой паре.

      – Как вас величать? – негромкий голос.

      Господи, он! Возник точно из-за стены Маленький, исхудалый, с белой бородой по пояс, совсем не похожий на свои портреты.

      – Надя… Надежда.

      – У вас ко мне какой-то вопрос?

      Он смотрел выжидающе.

      Все разом вылетело из головы: князь Болконский, Наташа, придуманные слова…

      – Вот, – протянула фотографию, – просили подписать.

      Он взял из рук фотографию, ушел в соседнюю комнату, вернулся через пару минут, протянул снимок.

      Она сделала реверанс.

      – А вам, старушка, что? – покосился он на няньку.

      – Ничего, я с барышней.

      В приемную входили какие-то нарядно одетые люди с букетами цветов и коробками перевязанными цветными лентами.

      – Идем, – потянула она няньку за руку.

      Прощай, июнь!

      Всю весну она проболела, на каникулы бонна повезла ее отдохнуть и подлечиться в имение тетки Софьи Александровны под Житомиром. Приехали на Варшавский вокзал за полчаса до отправления, отбили телеграмму, носильщик внес в купе вещи, она стояла в коридоре у окна, махала платочком стоявшей под зонтиком матушке и беззвучно ревевшей с перекошенным от горя личиком Леночке в соломенной шляпке.

      Двое с половиной суток утомительного пути. Стоянки на станциях, смены паровоза. Жевала без аппетита в вагон-ресторане жареные немецкие сосиски (от первого отказалась), пила ледяную сельтерскую.

      – Пейте небольшими глоточками, мадемуазель, – наставляла сидевшая напротив бонна евшая с удовольствием рыбную селянку. – Простудите горло.

      – Я так и делаю, мадам.

      На перроне в Бердичеве ее заключила в объятия дородная тетушка в необъятной юбке.

      – Худая, боже, чем вы там у себя в Петербурге питаетесь! Познакомься, дитя…

      Из-за тетушкиной спины выдвинулся рослый мальчик в светлом гимназическом кителе и фуражке, щелкнул каблуками:

      – Григорий, ваш кузен.

      У него был нос, который бы не мешало подрезать.

      – Очень приятно.

      Детей у тетушки кроме носатого Гриши было еще трое. Пятнадцатилетний Вася и две младшие девочки, Маня и Любочка.

      Кузины с благоговением осматривали привезенный ею гардероб. Голубую матроску, парадное пикейное платье, белые блузки.

      – А-ах! – картинно закатывала глазки Любочка.

      – Я люблю петербургские туалеты, – говорила Маня.

      – Все блестит, словно шелк! – добавляла Любочка.

      Потащили за ворота:

      – Идемте гулять!

      Качали