Вернуться по следам. Глория Му

к себе в кабинет.

      Валечка семенила следом, похожая на персикового кролика – такая белая с розовым, чуть припухшая со сна, с вздернутым носиком и беззащитным взглядом.

      Сразу по поводу мата. Долгое время я была уверена, что мат – это специальный медицинский язык, вроде латыни.

      Мой галантный и вежливый папа в операционной и окрестностях позволял себе такие импровизации, каких я не слышала потом даже от конюхов и монтировщиков (а они, уж поверьте, признанные мастера).

      Я сама не сквернословила до восьми лет – поскольку папенька мой имел привычку отвечать на любые вопросы, а не отмахиваться этими «тебе еще рано» и «я сказал, и все», он объяснил мне, что это за слова и когда их имеет смысл произносить, а когда стоит воздержаться. Ну и до восьми лет у меня просто не было хорошего повода.

      Папа усадил меня на кушетку и осмотрел.

      – Так. Голова, и плечо, и на ноге… Валя, обработай ей рану на лбу и подготовь все, будем шить.

      Валя загремела железками, а папа пошел переодеваться и мыть руки. Вернувшись, он задумчиво сказал:

      – Новокаин? Убери. Не пригодится, будем так.

      (Увы, местный меня не берет, даже аппендикс выковыривали под общим.)

      Все было готово, но папа почему-то мешкал, все ходил и ходил по кабинету.

      Наконец он подошел к Валечке и сказал деловым голосом:

      – Валя… Дай-ка мне по морде.

      – Что?! – Валя вытаращила глаза.

      – Ты слышала – что, копытом в голову е…ть! – заорал отец. – У меня, б… руки гуляют! Я родного ребенка шить на живую буду! Делай, что сказано, кобыла тупая, ну!!!

      Валечка хныкнула, дернула носом со страху и залепила папе оплеуху – одну, потом другую.

      Он помотал головой, потом встряхнулся, как пес после купания, и добродушно загудел:

      – Ну-ну-ну… Вот и молодец… Вот и хорошо… Ну прости, ангел мой, ты же меня знаешь… Ты какие конфетки любишь? «Птичье молоко»? Ну, с меня конфетки… за хамство… Давай, давай, давай, не стой, работать пошли. – Он потрепал впавшую в анабиоз Валечку по щеке и подошел ко мне: – Не боишься? Готова?

      – Нет, папа. Да, папа. – Я вцепилась в кушетку.

      Он постоял еще рядом, потом вздохнул, велел Вале принести стул, посадил меня к себе на колени. Так и штопал – как носок.

      Было не очень больно, только игла противно скрипела, прокалывая кожу, да папино успокаивающее бормотание рассыпалось звоном в ушах.

      – Папа, замолчи, – попросила я, – так еще хуже.

      Кончив дело, он снова посадил меня на кушетку.

      – Ты как? – Папа обеспокоенно заглянул мне в лицо. – Водички хочешь?

      – Полет проходит нормально, – сказала я и криво улыбнулась.

      – Передохнешь или дальше?

      – Давай дальше.

      Папа кивнул и подозвал Валю.

      – Так, колено – бесполезно, повязку наложишь, – говорил он ей, – а здесь… даже не знаю. Видишь, если тут стянуть, соседняя раскрывается…

      – А если скобки, Генрих Васильевич? – робко спросила