…А родись счастливой. Владимир Ионов

длинные волосы…

      – Ма, успокойся, я выглядела лучше, – перебила Люба мамин захлёб. – Ты где сейчас, ма?

      – В Юрмале, но, наверно, уеду в Таллин.

      – А не хочешь сюда? Приезжай, мне так плохо, ма…

      – Девочка, мне не лучше, уверяю тебя. Ты хоть просто освободилась, и у тебя ещё всё впереди. А у меня Никодим хандрит! – Она даже всхлипнула в трубку. – Бьюсь вокруг него, как рыба об лёд, а толку никакого. У него отвергли рукопись, он весь в стрессе и ко мне, конечно, ноль внимания. Даже капризничает, как перед мамой.

      – Ну и брось ты его, ма, ко всем чертям!

      – И что дальше?

      – Укатим к тёплому морю или куда-нибудь в горы, к грузинам пить молодое вино.

      – Хочешь, чтобы тебя у меня украли?

      – А мы скажем, чтобы нас крали вместе.

      – А потом меня выкинут на повороте? Спасибо. Я должна везти Никодима в Таллин, там появился экстрасенс, и мне обещали устроить к нему на сеанс. Ты не поможешь мне деньгами? А то я дорого отдала за починку машины, и сеансы эти кое-что стоят.

      – Ма, я не знаю, что у меня есть и есть ли?

      – Ну-ну, девочка! Это надо выяснить немедленно. Ты что? С этим не шутят.

      – Хорошо, просплюсь и выясню. А потом приеду к тебе, ага?

      – Но я же не знаю, где мы будем.

      – А я подожду. Устроитесь – сообщишь. Ма, не бойся, я не буду отбивать у тебя Никодима, он не в моём вкусе.

      – Никодима оставь. Он не красавец, но вполне порядочный человек.

      – Я думала, ты скажешь: «вполне порядочный мужчина»…

      – Это уже не твоё дело, девочка. Сейчас ему не везёт с работой и рукописью, но я надеюсь на Таллин. Ты, когда выяснишь свои обстоятельства, можешь перевести мне туда взаймы что-нибудь на главпочтамт до востребования.

      – Мне всё ясно, ма. Ладно, я не поеду. Клади трубку, а то много набежит за разговор. Целую.

      – Взаимно. Девочка, обязательно разберись как следует с наследством. Вы расписаны, и ты в полном праве претендовать…

      – Ма, я сказала «целую», – перебила Люба. – Иди голубь своего Никодима, а то зайдётся в припадке. Всё. Целую.

      Люба опустила трубку в колени, откинула голову на высокую спинку кровати, закрыла глаза. Поговорили! Про траурный наряд, про волосы Марины Влади… Сколько же лет маман? Сорок три? Нет, в этом году будет сорок пять. Уже сорок пять. Как легко и бурно прожила она жизнь! Меняла работу, мужей, города. Бросали её, и она бросала. Была парикмахером и натурщицей, женой художника и портного, служила метрдотелем и водила роман с кинорежиссёром, снялась у него в двух фильмах, в последнем играла фронтовую подругу усталого комбата, вышла замуж за администратора этой картины, безуспешно лечила его от алкоголизма, оказалась сестрой-хозяйкой санатория, там оформила брак с членкором и быстро похоронила его. Теперь – какой-то Никодим, и всё это вихрем, на пределе чувств. Поседеть можно от такой круговерти, а она ещё вполне ничего, энергична, легко снимается с места и в любой час дня и ночи готова всё начать сначала, так, во всяком случае, она сама говорила Сокольникову, когда прошлым летом они случайно встретились в Риге в крохотном домике, с вечно закрытыми ставнями, где