Графиня де Монсоро. Александр Дюма

Шико.

      И в самом деле, в спальне раздался хриплый и временами свистящий голос, который, казалось, выходил откуда-то из прохода между стеной и постелью короля.

      – Закоренелый грешник, ты здесь?

      – Да, да, господи, – отозвался Генрих, лязгая зубами.

      – Ого! – сказал Шико. – Вот сильно простуженный голос. Неужели и на небесах можно схватить насморк? Но все равно это страшно.

      – Ты внемлешь мне? – спросил голос.

      – Да, господи, – с трудом выдавил из себя Генрих, – я внемлю, согнувшись под тяжестью твоего гнева.

      – Ты думаешь, что выполнил все, что от тебя требовалось, – продолжал голос, – проделав все глупости, которыми ты занимался сегодня? Это показное – глубины твоего сердца остались незатронутыми.

      – Отлично сказано, – одобрил Шико. – Все правильно.

      Молитвенно сложенные ладони короля тряслись и хлопали одна о другую. Шико вплотную подошел к его ложу.

      – Ну что, – прошептал Генрих, – ну что, теперь ты веришь, несчастный?

      – Постойте, – сказал Шико.

      – Что ты затеваешь?

      – Тише! Вылезай из постели, только тихо-тихо, а меня пусти на свое место.

      – Зачем это?

      – Затем, чтобы гнев господень обрушился сначала на меня.

      – Ты думаешь, тогда он пощадит меня?

      – Ручаться не могу, но попробуем.

      И с ласковой настойчивостью Шико вытолкнул короля из постели, а сам улегся на его место.

      – Теперь, Генрих, – сказал он, – садись в мое кресло и не мешай мне.

      Генрих повиновался, он начинал понимать.

      – Ты не отвечаешь, – снова раздался голос, – это подтверждает твою закоснелость в грехах.

      – О! Помилуй, помилуй меня, господи! – взмолился Шико, гнусавя, как король.

      Затем, склонившись в сторону Генриха, прошептал:

      – Забавно, черт побери! Понимаешь, сын мой, господь бог не узнал Шико.

      – Ну и что? – удивился Генрих. – Что ты хочешь этим сказать?

      – Погоди, погоди, ты еще не то услышишь.

      – Нечестивец! – загремел голос.

      – Да, господи, да, – зачастил Шико, – да, я закоренелый грешник, заядлый греховодник.

      – Тогда признайся в своих преступлениях и покайся.

      – Признаюсь, – сказал Шико, – что веду себя как настоящий предатель по отношению к моему кузену Конде, чью жену я обольстил, и я раскаиваюсь.

      – Что, что ты там мелешь? – зашептал король. – Замолчи, пожалуйста! Эта история давно уже никого не интересует.

      – Ах, верно, – сказал Шико, – пойдем дальше.

      – Говори, – приказал голос.

      – Признаюсь, – продолжал мнимый Генрих, – что нагло обокрал поляков: они выбрали меня королем, а я в одну прекрасную ночь удрал, прихватив с собой все коронные драгоценности, и я раскаиваюсь.

      – Ты, бездельник, – прошипел Генрих, – что ты там вспоминаешь? Все это забыто.

      – Мне обязательно нужно и дальше его обманывать, – возразил Шико. – Положитесь на меня.

      – Признаюсь, – загнусавил шут, – что похитил французский престол у своего брата, герцога