Графиня де Монсоро. Александр Дюма

это кажется.

      – Правда ваша, государь, мне весьма полегчало. Дух мой спокоен, а сердце исполнено радости. И я испытываю безумную тягу к счастью и к наслаждениям.

      – Бедный Сен-Люк! – вздохнул король, складывая ладони, как на молитву.

      – Это вчера, государь, нужно было ко мне обращаться с вашими предложениями, вчера. О, вчера я был капризным и угрюмым страдальцем. Из-за пустяка мог бы утопиться в колодце. Но нынче вечером все по-другому, я прекрасно провел ночь и отлично – день. Клянусь смертью Христовой! Да здравствует жизнь со всеми ее утехами!

      – Ты всуе поминаешь Христа, богохульник!

      – Разве я поклялся Христом, государь? Возможно. Но ведь было время – и вы им клялись, если только память мне не изменяет.

      – Я клялся, Сен-Люк, но отныне я не клянусь.

      – Ну, про себя я так не скажу. Я буду поминать спасителя по возможности меньше, только это я и могу вам пообещать. К тому же господь бог добр и милостив к нам, грешникам, когда грехи наши происходят от человеческих слабостей.

      – Ты думаешь, бог дарует мне прощение?

      – О, за вас, государь, я не поручусь, я говорю только за себя, за вашего смиренного слугу. Чума меня возьми! Вы, вы греховодничали по-королевски, ну а я грешил, как жалкий любитель, как частное лицо. Надеюсь, в Судный день у господа в руках будут разные весы и разные гири на них.

      Король глубоко вздохнул и забормотал «Confiteor»,[17] ударяя себя в грудь при словах «mea culpa».[18]

      – Сен-Люк, – спросил он, – скажи наконец, не хочешь ли ты провести ночь в моей опочивальне?

      – Это зависит от того, – ответил Сен-Люк, – чем мы будем заниматься в опочивальне вашего величества.

      – Мы зажжем все свечи, я лягу, а ты почитаешь молитвы святым.

      – Благодарствую, государь.

      – Ты отказываешься?

      – Такое времяпрепровождение меня не соблазняет.

      – Ты меня покидаешь в беде, Сен-Люк, ты меня покидаешь!

      – Нет. Я вас не покидаю. Отнюдь!

      – Неужели?

      – Коли вам так угодно.

      – Конечно, мне угодно.

      – Но при одном условии sine qua non.[19]

      – Каком?

      – Пусть ваше величество повелит накрыть столы, созвать придворных, и, ей-богу, мы славно потанцуем.

      – Сен-Люк! Сен-Люк! – вскричал король, охваченный ужасом.

      – В чем дело? – сказал Сен-Люк. – Я хочу подурачиться сегодня вечером, лично я. А у вас, государь, нет желания выпить и поплясать?

      Но Генрих не отвечал. Его дух, порой столь жизнерадостный и бодрый, все больше и больше омрачался; казалось, он борется с какой-то тяготившей его тайной мыслью, так птица, к лапке которой привязан кусок свинца, не может взлететь и тщетно хлопает крыльями.

      – Сен-Люк, – наконец произнес король замогильным голосом, – видишь ли ты сны?

      – Да, государь, и очень часто.

      – Ты веришь в сны?

      – Из

17

Исповедуюсь (лат.).

18

Моя вина (лат.).

19

Непременном (лат.).