Королева Марго. Александр Дюма

молодые люди на расстоянии каких-нибудь двадцати шагов, разделявших их, не могли разглядеть один другого.

      Ла Моль стал приближаться к другому дворянину и, подойдя на несколько шагов, тихо сказал себе:

      – Господи, помилуй! Ведь это граф Коконнас.

      Пьемонтец обернулся на звук шагов и стал разглядывать Ла Моля с не меньшим изумлением.

      – Черт меня побери, если это не месье де Ла Моль! Тьфу, что я делаю! Ругаюсь у короля в доме! А впрочем, и сам король ругается, пожалуй, еще почище, даже в церкви. Значит, мы оба попали в Лувр?

      – Как видите; а вас провел Бэм?

      – Да! Прелюбезный немец этот Бэм. А кто же провел вас?

      – Месье де Муи… Я говорил вам, что гугеноты тоже немало значат при дворе… Что ж, повидали вы герцога Гиза?

      – Еще нет… А вы получили аудиенцию у короля Наваррского?

      – Нет, но должен получить. Меня провели сюда и сказали подождать.

      – Вот увидите, это пахнет парадным ужином, и мы окажемся рядом на этом пиршестве. Действительно, какая игра случая! В течение двух часов судьба все время сводит нас… Но что с вами? Вы словно чем-то озабочены?

      – Кто, я? – вздрогнув, спросил Ла Моль, все еще завороженный видением, представшим перед ним. – Нет, но само место, где мы находимся, вызывает во мне целый сонм размышлений.

      – Философических, не правда ли? И у меня тоже. Как раз когда вошли вы, мне приходили на ум все наставления моего учителя. Граф, вы знаете Плутарха?

      – Ну как же! – улыбаясь, отвечал Ла Моль. – Это один из самых любимых моих авторов.

      – Так вот, по-моему, – серьезно продолжал Коконнас, – этот великий человек не преувеличил, когда сравнивал наши природные способности с цветами, ослепительно яркими, но преходящими, тогда как в добродетели он видит растение бальзамическое, с невыдыхающимся ароматом и представляющее собой лучшее лекарство для душевных ран.

      – Месье Коконнас, вы разве знаете греческий язык? – спросил Ла Моль, пристально глядя на собеседника.

      – Нет, но мой учитель знал, и он-то мне советовал побольше рассуждать о добродетели, если я буду при дворе. Это, говорил он, очень похвально. Так что, предупреждаю вас, по этой части я хорошо подкован. Кстати, вы не проголодались?

      – Нет.

      – А мне казалось, что в «Путеводной звезде» вас очень манила курица на вертеле; я лично умираю от истощения.

      – Вот вам, месье Коконнас, отличный случай применить к делу ваши доводы в пользу добродетели и доказать ваше преклонение перед Плутархом, ибо этот великий писатель где-то говорит: «Полезно упражнять душу горем, а желудок – голодом» – «Prepon esti tên men psuchên odunê, ton de gastéra semô askeïn».

      – Вот как, значит, вы знаете греческий язык? – в полном изумлении воскликнул Коконнас.

      – Честное слово, да! – ответил Ла Моль. – Меня мой учитель выучил.

      – Дьявольщина! Ваша судьба, граф, обеспечена: вы будете с королем Карлом сочинять стихи, а с королевой Маргаритой говорить по-гречески.

      – А еще могу говорить по-гасконски с королем Наваррским, – добавил, смеясь, Ла Моль.

      В эту минуту в конце галереи, примыкавшей